10.08.2021
В минувшие выходные отметила юбилей народная артистка России, актриса Театра Российской армии Ольга Богданова.
— Ольга Михайловна, как вы считаете, актрисами рождаются или становятся?
— Интересный вопрос, но я не знаю, как на него ответить. Думаю, и рождаются, и становятся. Все равно что-то должно тебя вести вперед, манить, не давать жить спокойно.
— Можете назвать пять человек, которые помогли вам стать такой, какой мы вас знаем?
— Безусловно, но меньше всего это относится к моим педагогам. Школа-студия МХАТ меня ничему не научила. Будь я педагогом (а меня приглашали какое-то время назад преподавать, но я отказалась), я бы использовала только один метод — поощрение. Мне кажется, чтобы стать актрисой, нужно очень поверить в себя. Но в театральной педагогике есть и другой прием: на сопротивление. Тому, кто его придумал, нельзя было преподавать.
Например, я веселая, живая девочка, и мне дают роль Комиссара в «Оптимистической трагедии». Мне семнадцать лет, я не знаю, что такое революция, что такое комиссар, что такое эти революционные матросы; читаю по тексту: «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?», а педагог недоволен: «Что это ты руками себе помогаешь? Возьмись за спинку стула и говори, не отрывая от нее рук».
Когда я вышла играть этот отрывок, мне казалось, что хуже меня нет человека на земле. В общежитии я рыдала и хотела немедленно уехать домой. Все, решила я, мне надо заканчивать с этой профессией. Я просто не могла представить, что я еще раз переживу тот ужас, который испытала на сцене. Но я не уехала, денег на билет не хватило. А на следующий семестр мне дают «Хозяйку гостиницы» Карло Гольдони, я прихожу первый раз, читаю, и чувствую себя так, словно я родилась этой Мирандолиной. И Александр Михайлович Комиссаров, мой педагог, говорит: «Олечка, да это просто чудо! Не надо репетировать, все хорошо!» Одновременно мне дали Гертруду в «Гамлете», но мне это уже не было страшно — репетируя Мирандолину, я поняла, что я гениальная артистка. Вот поэтому и говорят, что актера делают роли.
Вообще наша профессия зависимая, невероятно зависимая. Но, видимо, я все-таки родилась актрисой, потому что мне много раз жизнь ставила не то что препятствия, а просто стену, и я через эту стену проходила.
Однажды, когда мы с Владимиром Михайловичем Зельдиным, Федей Чеханковым и еще несколькими актерами были с творческим вечером в Париже, на меня особенное впечатление произвел странный памятник на Монмартре — человек, проходящий сквозь стену. Не все знают, что это работа Жана Маре, который был человеком разносторонним и создал эту скульптуру в память о своем друге, писателе Марселе Эме. Герой его новеллы, скромный бухгалтер, обладал волшебным даром просачиваться сквозь стены.
Я не просто поняла, я всей кожей ощутила эту метафору: любой творческий человек должен пройти сквозь стену, и если сможет, честь ему и хвала. Это может быть стена непонимания, неудачи, недоверия, таких вот отрывков из «Оптимистической трагедии», которые дают тебе в семнадцать лет, когда ты, кроме веселья и радости жизни, еще ничего не познала.
— Или отсутствие ролей, как было у вас в «Современнике».
— Да, «Современник» тоже был стеной. Когда я заканчивала школу-студию и получала свой красный диплом, все педагоги объяснялись мне в любви, я даже не знала, что они меня так любят и ценят. Павел Владимирович Массальский, мой педагог, великолепный актер, сказал, что был мной очарован все четыре года. Я просто онемела, услышав это, я даже не думала, что он, такой высокий, красивый, величественный, меня замечал. И все мне говорили, что я подаю большие надежды, что я буду много работать и везде буду первой. Но в «Современнике» я оказалась не нужна, за год у меня не было ни одной роли. Вот такое невезение на самом первом этапе, вы не представляете, как оно бьет по актеру. Но я прошла сквозь эту стену, причем без чьей-либо поддержки, совершенно одна.
— Вы пришли показываться в Театр Советской Армии с отрывком из пьесы Гольдони, и вас пригласили в театр. И с тех пор вы служите в нем практически всю жизнь.
— Наверное, мою судьбу решило то, что я играла на французском языке. Сейчас я сама просматриваю актеров как член художественной коллегии, смотрю и думаю: нет изюминки в показах, должно быть что-то, чтобы на тебя обратили внимание.
Я сказала: «У меня есть отрывок — «Хозяйка гостиницы», Мирандолина, на двух языках — на русском и на французском. На каком языке сыграть?» И Зельдин, который был членом худсовета, ответил: «Конечно, на французском!» Потом уже, когда я начала работать в этом театре, я все время думала, как же мне повезло. Жизнь сполна со мной расплатилась, я получила много подарков судьбы в виде встреч с замечательными людьми, которые меня сформировали.
— Интересно, что первый ваш спектакль в Театре Советской Армии назывался «Ужасные родители», вашими партнерами там были Нина Сазонова и Владимир Зельдин.
— Это просто счастье — попасть в такую семью. И с этого момента началось тесное знакомство, общение с Ниной Афанасьевной, с Владимиром Михайловичем, и они оба стали для меня навигаторами в жизни. Причем ни один из них не учил. Даже когда спросишь: «А правильно ли я делаю, как вам кажется?» — они всегда отвечали: «Конечно, правильно, Олечка! Ты подумай только чуть-чуть в эту сторону…» Обычно актеры очень любят учить других, а они даже слова ни говорили, не внедрялись ни в какую мою работу. Нина Афанасьевна вообще всегда говорила: «Кто бы мне помог разобраться в моей роли?»
Помню еще одну ее фразу: «Помоги талантливому, бездарный сам пробьется». Она рассказывала про бездарную актрису, которая хотела все играть, ходила к Алексею Дмитриевичу Попову, нашему великому режиссеру, основателю театра, и говорила, что хочет играть, допустим, «Бесприданницу» или «Барабанщицу», в общем, все знаменитые роли. Попов отвечал: «Нет, нет…» Она возмущалась: «Я не понимаю, в чем дело. Я текст знаю — от зубов отскакивает». Талантливый человек не будет так себя вести, он очень неустойчив и неуверен.
— Я помню вашу роль в «Шарадах Бродвея», вы играли как раз такую девушку, которая изо всех сил пробивается на сцену, никого не жалея.
— Да, идет по головам. Мне везло в те годы — роли были одна лучше другой. Начался долгий период работы с режиссером Александром Васильевичем Бурдонским. Первым был спектакль «Деревья умирают стоя», там играли и Сазонова, и Зельдин, и Саша Домогаров, он тогда у нас работал. Мы все дружили, Александр Васильевич нас объединял, и работа была качественная, скрупулезная. Я впервые столкнулась с тем, что режиссер знает даже, через какое плечо ты должна посмотреть на своего партнера. Казалось бы, просто вот ты идешь по лестнице — оглянись, тебя окликнул партнер. Нет, было важно, через какое плечо ты посмотришь. Александр Васильевич был великолепный актер и все пропускал через себя. Особенно ему удавались женские роли, он бесподобно показывал.
После «Деревьев» он дал мне «Шарады Бродвея», противоположную роль. Потому что моя героиня в спектакле «Деревья умирают стоя» — сама чистота, ранимость, трогательность. А здесь девчонка, которая пробивается к своей цели, знает, чего она хочет, и готова пойти на все. В этой работе мы встретились с Людмилой Ивановной Касаткиной, и это незабываемая встреча. Людмила Ивановна, конечно, богиня, великолепная актриса, но работать с ней мне было трудно, потому что она перенесла в жизнь тот негатив, который ее героиня испытывала к моей. Я для нее была Ева, ненавистная Ева! Помню, к ней приходила внучка, которая называла ее Люка, ей было лет шесть или семь. После спектакля Людмила Ивановна вела ее за руку, и она спрашивала: «Люка, ты мне скажи, Ева хорошая?» Этой девочке очень хотелось, чтобы Ева была хорошей, потому что Ева ей нравилась. А Людмила Ивановна отвечала: «Плохая. Очень плохая, не сомневайся!»
— Скажите, пожалуйста, чем работа в Театре Российской Армии отличается от работы в любом другом театре?
— На этот вопрос я для себя уже ответила раз и навсегда: ничем не отличается. Мы так же репетируем, так же играем премьеры и выпускаем спектакли, такой же восторг испытываем и волнение. Репертуар у нас практически не связан с армией. Идут военные спектакли, патриотические, но они есть и в других театрах. Отличается он только тем, что мне невероятно дорого, — связью с армией. Когда я только пришла в театр, благодаря Нине Афанасьевне и Владимиру Михайловичу сразу попала в концертную бригаду и стала ездить по гарнизонам. Тогда наши войска были в Германии, в Венгрии, в Чехословакии, в Румынии, в общем, мы ездили и за границу, и по нашей стране. Происходило глубинное знакомство с жизнью человека в погонах. Мы знали, как живут семьи военных, как растут их дети. Мы приезжали в отдаленные гарнизоны, где долго-долго не видели живых артистов, пели, танцевали, рассказывали. Я быстро стала ведущей этих концертов, выходила и спрашивала: «Вы когда-нибудь были в Театре Российской Армии?» Из зала кричали: «Нет!» — «А вы слышали, что есть такой театр?» — «Нет». И вот мы начинали, и, знаете, какие же это были тонкие зрители, как они затихали во время спектакля. Мы стали чувствовать себя частью армии.
— Вы ведь побывали и там, где шли военные действия, — в Афганистане, в Чечне. Как это было? Прямо с машин, с полуторок выступали?
— В Афганистан мы ездили дважды. И трижды были в Чернобыле. И там действительно, вы правильно сказали, составляли вместе два бронетранспортера, и это служило нам площадкой. Наша жизнь здесь, в театре, где нам все погладили, принесли, все костюмчики, парички, наклеили реснички, благословили нас и перекрестили, чтобы мы пошли на чистую, уютную, теплую сцену, — все это казалось там раем. Там ты все делаешь сам — и гладишь, и накладываешь грим. В день было, допустим, пять концертов, и к концу мы уже смеялись над тем, какие у нас лица. Людмила Чурсина входит в автобус и говорит: «Ребята, никто не видел мое лицо?» Это, значит, она свою косметическую сумочку искала. Мы одно лицо накладывали на другое, слоями. И как-то Алина Покровская говорит: «Если с нас сейчас снять эти слои грима, по-моему, под ними окажется мужчина». Когда возвращались из второй поездки, невероятно тяжелой, мы в Ташкенте сели в самолет, нам сказали: «Пристегните ремни», и я заплакала.
Но вы знаете, потом все это вспоминается с благодарностью. Спасибо, жизнь, за то, что дала такие испытания, в них, как на фотографической бумаге, что-то проявляется, понимаете, настоящее. Мы так сдружились, столько новых друзей обрели. Кто-то из них погиб, и мы горевали, как о своих родных.
— Знаменитая история, не могу ее не вспомнить, как вам дали пистолет и сказали, что в плен попадать нельзя.
— Пистолет дали Алине Покровской, она была старшая у нас, потому что играла офицерскую жену в фильме «Офицеры». Инструктаж был такой, что нам нельзя попадать в плен, потому что над нами, молодыми и красивыми, там надругались бы страшно. Если нам будет грозить плен, она должна сначала застрелить нас, потом убить себя. Алина дрожащими пальцами взяла этот пистолет и положила под подушку. Было страшно, да.
— Последние двадцать пять лет Театром Российской Армии руководил Борис Морозов. Мне кажется, что он тоже важный для вас человек.
— Конечно, я ведь очень много с ним работала. И на этапе становления, когда Борис Афанасьевич предложил мне роль, с которой я долго не расставалась, — девочки, прибившейся к санитарному поезду. И позже, когда я играла у него и Гертруду в «Гамлете», и «Госпожу министершу», и Мадлену Бежар в «Кабале святош». И сейчас у меня любимейшая роль именно в его спектакле — это Филумена Мартурано. Удивительная роль, она живет какой-то своей жизнью, и я очень благодарна Борису Афанасьевичу, что он мне ее подарил.
Борис Афанасьевич прекрасно у нас работал, и человек он нашему театру очень подходящий, потому что он сам из военной семьи, но в какой-то момент в театре явственно стала ощущаться необходимость перемен. Каждому театру нужно обновление, свежий воздух, общение с новыми режиссерами. И вот уже больше года мы работаем в непривычном для нас режиме.
Пришел Дмитрий Астрахан, мы сделали с ним «Леди на день». Незнакомый для нас человек, у него свой принцип работы, непривычный, приходится принимать новую методику, это непросто, но надо. Надо!
— Опять проходите через стену?
— Да, приходится себя ломать, но мне такие вещи нравятся. Сейчас мы репетируем с Глебом Черепановым, молодым, совсем молодым режиссером с невероятной фантазией, и я горжусь тем, что ни разу не сказала: «Ах, мне вот это трудно». Там на сцене торт высотой с четырехэтажный дом, и я за одну минуту должна оказаться на его вершине, взбежав по внутренней винтовой лестнице.
— Глеб Черепанов ставит спектакль по рассказам Зощенко, и у вас, наверное, гротескная роль.
— Конечно, это гротеск! Я играю две роли, диаметрально противоположные. Одна — такая дуреха, которая хочет, чтобы муж воровал, загребал, такая алчность неостановимая, но стоит ему получить по носу, впадает в страх, распродает все, что у нее есть, и даже замуж торопится выйти за соседа, будучи совершенно замужем.
А вторая роль — невесты. У нее уже трое детей, она везде их разбросала и стремится выйти замуж, а жених, который видел ее один раз в жизни, не может ее узнать. Короче, такая знойная женщина, которая хочет выйти замуж, потому что выйти замуж никогда не поздно. И эта перезрелая невеста, ощущающая себя феей, мечтает, конечно, чтобы мужчины носили ее на руках, а в результате сама держит на руках упавшего в обморок своего будущего мужа.
— Вы выглядите абсолютным оптимистом, который не знает, что такое плохое настроение. Это действительно так?
— Нет, я совсем не оптимист, и плохое настроение у меня превалирует, хотя в это никто не поверит. Но я в последнее время полюбила жизнь такой, как она есть. Что я имею в виду? Иногда я просыпаюсь и чувствую, что у меня за спиной крылья и мне восемнадцать. В такие дни я не хожу, а летаю, я весела и остроумна и все хочу. А бывают дни, «когда опустишь руки», как в песне поется. Каждая рука весит тонну, и невозможно ее поднять. И если спросить, сколько мне лет, я скажу: сто двадцать. Зельдин в свои сто был мальчишкой по сравнению со мной.
Но, вы знаете, и то и другое состояние мне безумно нравится, потому что это и есть жизнь во всей ее полноте. Я знаю, что сегодня мне плохо, но завтра все изменится, и это дает мне радость и любовь к жизни. Я люблю себя и мрачной тоже. Всегда надо помнить, что самый темный участок ночи — перед рассветом, и после негатива будет позитив.
Премьера спектакля «Не может быть!» в постановке Глеба Черепанова состоится на большой сцене Театра Российской Армии 29 и 30 сентября. В основе три произведения Михаила Зощенко: рассказы «Преступление и наказание», «Забавное приключение» и пьеса «Свадьба», по которым в 1975 году Леонид Гайдай снял кинокомедию «Не может быть!». Место действия сценической версии Глеба Черепанова — съемочная площадка, где в наши дни снимается фильм по произведениям Зощенко.
А в октябре на этой же сцене пройдет театральный марафон «Пять вечеров с Ольгой Богдановой». Откроет его 19 октября спектакль «На всякого мудреца довольно простоты», на следующий день зрители увидят «Филумену Мартурано», затем «Леди на день» и «Главную роль». Завершит марафон комедия «Не может быть!».
Фото предоставлены пресс-службой Театра Российской армии.