22.10.2021
В прежние времена СМИ упорно-настойчиво исследовали тайну рождения Спартака Мишулина, а с недавних пор излюбленной темой ток-шоу и газетно-журнальных публикаций стало существование, подлинное или мнимое, его внебрачных детей. Вся эта «проблематика» тем более неуместна, что до сих пор не раскрыта загадка артистического метода этого мастера. Внешне похожий на доброго клоуна, он, в сущности, — неразгаданная доселе художественная величина. Попробуем, пользуясь случаем, указать на совершенные им, но все еще толком не опознанные и не описанные открытия. В одном интервью в середине 1990-х Спартак Васильевич заявил: «У меня за плечами три всесоюзные роли: пан Директор, Карлсон и Саид. Это приятно». Образы — действительно эмблематичные, легендарные, хотя артист явно поскромничал, не упомянув другие удачные работы.
В частности — роль квартирного вора в заснятом на пленку и показанном по ТВ спектакле Театра Сатиры «Маленькие комедии большого дома», где Спартак Мишулин абсолютно на равных взаимодействует с находившимся на пике популярности Андреем Мироновым. Незаурядность соперничества исполнителей была очевидна уже в начале постановки, когда (еще не познакомившись и даже не заприметив друг друга) вор и его жертва шаржированно перепели вокальный номер из предыдущего эпизода: «Ну давай поменяемся душами». А после эксцентричного исполнения Мишулиным арии квартирного гостя (с рефреном «Распахнуты все двери для меня») ему наверняка восторженно рукоплескали миллионы телезрителей.
Если к эпизодам присмотреться внимательней, то откроются неожиданные смыслы.
Персонаж Миронова, изображая свою, отсутствующую на данный момент, благоверную, пытается словами и жестами растолковать новому знакомцу, почему жизнь в мещанском раю непереносима. Перевоплощается в эдакую барыню-самодурку из какой-то иной, отнюдь не советской эпохи, а герой Мишулина предстает перед публикой «униженным и оскорбленным».
«Чего это ты творишь-то?!» — растерянно твердит никогда прежде не попадавший в подобные передряги ворюга. «Супруга» таскает его за волосы, хватает за ворот, бросает на пол, всячески унижает, и вот тут оказавшийся в нелепейшей ситуации квартирный вор преисполняется человеческого достоинства, начинает протестовать…
Схожие реакции проявятся в дальнейшем и в поведении обиженного Джавдетом Саида из «Белого солнца пустыни», и в проказах Карлсона, которого часто третируют взрослые, в том числе властная и жестокосердная фрекен Бок.
Образ пана Директора, если вдуматься, держится на том же. Уже во время своего первого появления на телеэкранах, в 1966-м (никакого «Кабачка» еще не было, по ТВ шла довольно минималистичная программа «Добрый вечер»), персонаж Мишулина подвергался осмеянию и моральному прессингу со стороны куда более ловких сослуживцев-подчиненных. Поначалу актер постоянно путался в мотивировках героя, но при этом неизменно ретранслировал вовне внутреннее состояние гоголевского Акакия Башмачкина с его пронзительными интенциями: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие: «Я брат твой…» (В советские времена мы называли такую экзистенциальную драму «трагедией маленького человека», что было, конечно же, слишком грубым упрощением — «малость» человеческой личности всегда относительна.)
Как бы странно ни выглядела исходящая от пана Директора эмоциональная волна, но именно этим парадоксальным артистическим ходом был обеспечен беспрецедентный успех телепередачи у зрителей.
Сохранился видеофрагмент спектакля «Двенадцать стульев», где Мишулин исполнил роль Остапа Бендера, а Кисой был Анатолий Папанов. Сцена вызывает недоумение: Спартак Васильевич по-актерски техничен, по-бендеровски целеустремлен, однако очевидный дефицит в его натуре жесткости рушит написанное Ильфом и Петровым. Он — явно не Остап, хотя внешне похож на турецкоподданного гораздо больше, нежели Андрей Миронов, который спустя десятилетие на пару с тем же Папановым блестяще сыграет в картине Марка Захарова.
Почему так вышло? По свидетельству одного из редакторов «Кабачка «13 стульев», у Миронова, когда ему было нужно, бесподобно получался «злой глаз» (что, кстати говоря, послужило причиной снятия его с роли ведущего «Кабачка» после одной-единственной передачи). Мишулину ни злой глаз, ни жесткий тон свойственны не были. «Зачем вы меня обижаете… я брат твой» — такова психологическая установка практически всех его персонажей.
Подружившийся с ним на съемках «Белого солнца пустыни» Анатолий Кузнецов проницательно подметил: пан Директор притворяется дураком, чтобы не досаждали чужие и равнодушные к нему люди, сознательно или подсознательно Спартак Васильевич заложил в образ еще и такую поведенческую стратегию.
По мнению его коллеги по Театру Сатиры Веры Васильевой, «Спартак был полон несбыточных мечтаний». А игравшая в «Кабачке» пани Терезу Зоя Зелинская, особо выделяя образ мишулинского повара в поставленной Марком Захаровым «Мамаше Кураж» (1972), отметила «сочетание детскости и жуткой, могучей силы». Являясь в ту пору женой заведующего труппой Театра Сатиры, Зоя Николаевна убедила своего супруга экранизировать польские и прочие восточноевропейские скетчи, от которых тот первоначально отмахнулся. Насчет двух известнейших персонажей Мишулина Зелинская высказалась так: «Пан Директор — это очарование идиотизма, Карлсон — очарование доброты».
Еще в 1931 году театровед Борис Алперс издал выдающуюся книгу «Театр социальной маски», где опыт великого реформатора сцены Всеволода Мейерхольда свел «в одну сжатую формулу: создание и кристаллизация типовых масок, обнимающих в немногих схемах-скелетах все живое разнообразие типов прошлого». Далее автор конкретизирует: «Театральная маска… выражает окостенение социального типа, утерю им индивидуальных черт, делающих его еще живым лицом, его предельную схематизацию и общность. Она всегда противостоит характеру или низшей его ступени — жанровой фигуре».
Наглядной иллюстрацией такого противостояния-противопоставления может служить экранизация известнейшей чеховской пьесы, осуществленная Исидором Анненским в 1944 году. «Мейерхольдовский Хлестаков — это джокер фантастической колоды, одновременно карта-избранница и карта-изгой, в силуэте которой — нечто от Мефистофеля и нечто от марионетки… — рассуждал выдающийся театровед Вадим Гаевский. — Снимаясь в роли жениха в кинофильме «Свадьба», Эраст Гарин — мейерхольдовский Хлестаков, воспроизвел этот жест и этот пластический рисунок. Фигура надменного провинциала в белых перчатках и черном котелке, сохранив свой лоск и свою странно достоверную — чеховскую инфернальность, приобрела в фильме некоторый фарсовый колорит, но не стала жанровой, обыденной, пресной. В подобной обыденной манере М. Яншин играл шафера, а А. Грибов — отца (оба они — прекрасные мхатовские актеры), и Эраст Гарин, самый верный среди мейерхольдовских учеников, продолжил великий спор Мастера с бытовиками и выиграл его».
Вот в какой эпохальный контекст следовало бы поместить «Кабачок» и созданный Мишулиным образ. На протяжении четырнадцати лет, пока сериал уверенно держался в эфире, Спартаку Васильевичу приходилось многократно сталкиваться с пренебрежением и высокомерием, на что впоследствии он жаловался: «Дутая интеллигенция нас ругала: «Пошлость!».
Худрук Театра Сатиры Валентин Плучек являлся учеником Мейерхольда, однако, согласно некоторым свидетельствам, непосредственно работать с актерами особым желанием не горел. К тому же отрицательно относился к заоблачной славе участников производившегося «на стороне» «Кабачка». Во-первых, к этому успеху ревновал, а во-вторых, на какие бы роли он их потом ни назначал, зрители восторженно шушукались: «Смотри, пан Вотруба!», «Гляди, пани Зося!», «Ну ничего себе, сама пани Моника!»
Как бы там ни было, Мишулин целенаправленно и самостоятельно лепил свою социальную маску, постепенно изживая «бытовуху» и не всегда уместный психологизм. Сегодня благодаря интернету каждый может легко проследить путь актера к той роли, которая обеспечила ему колоссальную популярность. Даже в сценках и скетчах 1970-го образ пана Директора еще не готов: герой много суетится и — по законам психологического театра — внутренне отзывается на всякую реплику или действие партнера, что сбивает индивидуальные настройки и портит общее впечатление.
Советская система в 1960-е еще оставалась чрезвычайно жизнеспособной, а ее ключевые социальные типы на тот момент отнюдь не закоснели, «не окостенели». Не случайно Алперс заметил: «Театр маски всегда имеет дело с прошлым… То, что еще движется, что меняется в общественном быту, что имеет будущее, — все это остается за его пределами. Маска умерщвляет живое лицо, переводит его в историю, превращает его в преждевременную схему».
В семидесятые, когда власти заблокировали кардинальные реформы в стране (сделав ставку на экспорт сырья и имитацию тотального оптимизма), утонченный театральный механизм отреагировал на это грандиозным актерским открытием. То, что Эраст Гарин получил непосредственно из рук Мейерхольда, Спартак Мишулин изобрел и смастерил сам.
На сцене и съемочной площадке он подыгрывал выдающимся социологам-аналитикам (вроде Александра Зиновьева с его «Зияющими высотами» и Сирила Паркинсона с известными «Законами»), которые функционирование бюрократической машины описывали довольно забавно. Из коллег-артистов, помимо Гарина, Мишулина можно сравнить с выдающимся новатором Граучо Марксом.
Уникальная актерская манера замечательно дополнялась остроумными характеристиками, коими сопровождал всякое его появление в кадре язвительный пан Ведущий: «Пан Директор! Как всегда, не понимает, что глупости говорить можно. Но не торжественным тоном».
А вот характерный коротенький диалог с участием пана Гималайского (в исполнении Рудольфа Рудина): «Говорят, я могу найти здесь пана Директора?» «Мало ли что говорят, это надо еще проверить», — отозвался мишулинский герой. Попробовал бы подобную чепуху произнести любой сколь угодно великий артист в аналогичной сцене — получилась бы досадная, совсем не смешная нелепица. «Спартаковские» интонация и эксцентрика вызывали у зрителя восторг, словно на его глазах произошло маленькое художественно-эстетическое открытие. Всех этих «кабачкистов» (по уничижительному определению Плучека) народ просто-напросто обожал, и эта любовь была сродни почитанию традиции Козьмы Пруткова — Даниила Хармса.
Спартак Васильевич фантазировал о себе много, однако некоторые сообщенные им «неправдоподобные» факты вполне достоверны, к примеру, мать, видный государственный работник, даже перед смертью не рассказала ему, кто был его отцом. Версии на сей счет разнятся. Упоминали в этом плане и писателя Фадеева, и какого-то замечательного цыгана, но правды, судя по всему, Мишулин так и не смог ни от кого добиться. Не этим ли объясняются его затаенная грусть и потрясающая точность, достигнутая в образе взрослого ребенка с моторчиком на спине? Говоря о нем, артист каждый раз пытался перевести стрелки, запутать собеседников: «Карлсон — тот друг, та хорошая нянька, та прекрасная Арина Родионовна…» — хотя, похоже, здесь дает о себе знать мечта о навсегда потерянном отце.
Имя ему подарил дядя, Александр Мишулин, сыгравший в его жизни весьма значительную роль, но не смогший заменить родителя. В 1941-м Спартак поступил в артиллерийскую спецшколу, а потом был осужден за мелкую кражу. В многочисленных интервью Спартак Васильевич рассказывал эту историю нарочито охотно, как хорошо заученный старый анекдот — словно отвлекал интервьюеров от чего-то по-настоящему важного, сокровенного. И это закономерно — все главное о мире и о себе он выразил на сцене и на кинопленке, за что от зрителей ему вечная память, неизменная любовь и преогромная благодарность.
Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Источник