07.10.2021
Алексей Слаповский — писатель, драматург, автор сценариев к сериалам «Участок», «Пятый угол», «Остановка по требованию», фильмам «Я не я», «Клинч», «Ирония судьбы. Продолжение». Недавно у него вышел роман «Недо».
— Алексей Иванович, ваш новый роман «Недо» о нас всех — кто недомечтал, недолюбил.
— Это из разряда вечных неудовлетворенностей более или менее нормального человека. Вспомните А.П. Чехова. Вспомните актера Калягина, игравшего Платонова в «Неоконченной пьесе для механического пианино» и рыдавшего: «Мне 35 лет, а я ничего не сделал!» Ощущение «недо» — очень русское. Есть нации, у которых больше самоуверенности, самодовольства. Мы — самоеды во многом. «Недо», возможно, и мешает быть счастливым человеком, но я это «недо» рассматриваю как вещь плодотворную. Если ты чувствуешь, что что-то недоделал, но еще можешь, у тебя может появиться желание что-то доделать, что-то воплотить, что-то завершить. Моя цель была не столько предупреждение, сколько напоминание о том, что можно что-то успеть.
— Вы себя каким-то образом соотносите с вашим героем — литератором Грошевым?
— У многих писателей есть желание контрабандой протащить через рассказ о герое рассказ о себе. Отчасти я это сделал здесь, отчасти в книге «Неизвестность», отчасти в книге «Я — не я», в книге «Анкета», в «Качестве жизни». Так что можно много текстов вспомнить. Я не пишу о себе напрямую от первого лица, как писал о себе Эдуард Лимонов в подавляющем большинстве своих произведений, как это делал Генри Миллер, как это делают многие авторы. В опосредованном смысле — да, кое-что Грошеву я передал…
— Хотя бы даже профессию свою.
— И профессию, и какие-то другие вещи. Моя жена считает, что я очень много личного приоткрыл. Я ей говорю: «Успокойся. Что именно я приоткрыл, знаем только ты и я». Она не очень любит эту книгу, и я понимаю почему. Людям, близким к автору, не нравится отражение в текстах каких-то реально существующих историй, ситуаций.
— Текст — это зеркало. Я бы сравнил ваш роман с набоковской «Лолитой»…
— Я бы нет. Но, да, как зеркало. Здесь внешнее сходство, думаю, да, присутствует. Тут не параллель, а перпендикуляр. Мой роман это, скорее, анти-«Лолита» в каком-то смысле. Не потому, что мой герой ничего к девушке Юне не испытывает. Здесь слишком много несходства: у Набокова язык намного изощреннее, цветистее. Он другой, совсем другой. Не сказать, чтобы я поклонник такого языка, но тем не менее «Лолита» — это роман страсти.
— У вас все приглушенно.
— Да. Сходство, полагаю, в том, что «Лолита» не о Лолите, а о Гумберте. И у меня в «Недо» больше не о девочке Юне, а о Грошеве. Через свои чувства они себя переосознают, оценивают, переоценивают. Единственно, что в людях сорта Гумберта меня нарастающе, глубочайше отвращает, так это патология главного героя, но, возможно, Набоков этого и хотел. Набоков же тончайший стилист, ты читаешь «Лолиту» до конца, чтобы понять всю логику автора. А так — время разное, язык разный, мы разные…
— Какой рецепт вы дали бы по обращению с миллениалами? Воспитывать их так, как нас учил Макаренко, или предоставить им полную свободу?
— Полную свободу детям предоставлять нельзя. Они сами не скажут «спасибо» нам за это. Если честно, не знаю… Я не знаю, как с ними быть, как себя вести. Наше поколение себя от родителей тоже отгораживало, отделяло… Родители моего поколения — это послевоенные дети, жившие очень трудно и бедно. Не до книжек, не до песен, не до басен. А мы-то досуга имели намного больше. Мы были начитаннее, насмотреннее, наслушаннее и относились к родителям несколько свысока. К сожалению, было и такое… Но тем не менее больше сохранялась житейская связь. Знаете почему? Потому, что советская жизнь была трудной и дети в быту принимали активное участие. Сейчас у людей, даже совсем не очень обеспеченных, совместных задач очень немного. Нет тотального дефицита, нет необходимости стоять по два с половиной часа в очереди за маму, за папу и т.д. Это освобождает их, делая досуг гораздо больше, чем наш, но тратят они его порою абсолютно бездумно. У них есть куча гаджетов, Интернет, всякие игры, чаты и т.д. Может быть, я не прав. Это драматично, но только не для миллениалов. Это их родители воспринимают как личную драму. А дети уходят в автономное плавание, не зная, что тоже когда-то станут родителями и будут испытывать чувства не меньшего разочарования, чем испытывали их «предки».
— Вас новый опыт пандемии как-то обогатил? Многие ваши коллеги отмечают, что стали больше творить, сидя у себя дома, стали чаще задумываться о сути бренного…
— Присоединюсь к тем, кто считает, что остановиться, оглянуться, задуматься бывает полезно. Возможно, у меня произошла та самая история, и вполне вероятно, что и у героя моего — Грошева, вспомнившего, что он хоть и переводчик, но у него в загашнике роман про самого себя, который он переписывал двадцать лет, и все как-то не получалось, не срасталось. И он уже запутался: то ли он хочет рассказать о своей жизни, так, чтобы была видна вся правда; то ли он хочет рассказать историю, чтобы была видна только приятная сторона дела; то ли он хочет рассказать о жизни вообще, взяв за исходный материал себя как героя. Вот и у меня произошел этап переосмысления каких-то вещей в жизни, и, в частности, роман «Недо» результат моего переосмысления жизни. И потом, так же, как и многие, я стал больше ценить время и лучше понимать проверенную истину, что «человек предполагает, а Бог располагает». Я не знаю, кто располагает. В данном случае сейчас отчасти эпидемия располагает. Мне кажется, пусть простят меня верующие, у эпидемии больше логики, чем у Бога. Потому что когда человек в зоне риска, у него больше вероятности заболеть. Речь идет о тех, кто работает в больнице, о продавцах, о таксистах и т.д. Но ты понимаешь, что находишься в руках не столько у пандемии, сколько у случая, и я в гораздо большей степени ощущаю себя фаталистом, чем раньше. Есть книга — «Ксю». В ней помещен роман и два текста. Один из текстов — «Авария», это цикл рассказов. Это метафорическое отображение того, что происходит. В каждой новелле у людей какие-то важные, срочные дела. Нужно сделать то и то, встретиться с тем-то и тем-то, и они в один миг все попадают в аварию. Это столкновение, которое сразу делает ситуацию совершенно другой. Я добрый, так что люди все в итоге выживают. Но мир предстает другим, поделенным на «до» и «после»! И наша жизнь поделилась на «до» и «после». Не знаю, в самом ли деле «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», но пища для ума есть. Я многое помню на своем веку. До смерти Брежнева было так, после смерти его стало по-другому, потом был период до перестройки, после перестройки, до нулевых, после нулевых, и так далее…
— Какую из экранизаций ваших произведений вы наиболее выделяете?
— Тут вот какая штука. Здесь надо отделять экранизации и то, что не является экранизациями. Потому что «Ирония судьбы. Продолжение» — это не экранизация, это совсем другая история. Я к ней плохо отношусь и не скрываю этого. Более того, считаю «Иронию» большей неудачей, и в первую очередь собственной. Из экранизаций я выделяю фильм «Клинч» режиссера Сергея Пускепалиса. Он сделал неплохую постановку в тех возможностях, в которых позволял текст. Меня спрашивали и во ВГИКе, и в Литинституте, где я преподавал, что посмотреть из фильмов по моим сценариям. Больше всего из экранизаций мне нравится четырехсерийный фильм «Я не я» режиссера Андрея Красавина. Там были умные продюсеры — Иннокентий Малинкин и Александр Сыров, они держали все в своих руках.
— Я читал некоторые ваши интервью. Вы говорите, что в период пандемии много всего написали…
— У меня книги «Недо» и «Ксю» вышли почти одновременно, все в период пандемии. Разница в том, что я «Ксю» написал довольно быстро, а с «Недо» особая, отдельная была история. Я писал роман, как и мой герой, лет двадцать. У меня папка на рабочем столе с названием «Недо» заведена даже не с двухтысячных годов, а может быть, и раньше. Я все крутился вокруг этой темы и тут вдруг созрел. Это, знаете, кому «война, а кому мать родна». То есть к тому, что у меня уже было, присоединилась реальная ситуация. Обдуманный герой у меня уже был, оставалось лишь сесть и написать. Что я и сделал.
— Я слышал, что вы написали новый роман — «Успеть»…
— Я его написал, просто он у меня отлеживается. Мы ментально больше на вдохновение полагаемся — оно симпатично, конечно, но многие у нас умеют писать, но не умеют работать. Написать текст — это одно, но нужно его до ума довести. Текст «отлеживается», я еще раз по нему прохожусь, потом он «отлеживается» снова, я правлю его еще. Так и происходит, как в пословице: «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Но тут важно вовремя остановиться. Я к некоторым своим текстам очень быстро остываю. У меня неопубликованного не меньше, чем опубликованного. Иногда не написать не менее важно, чем написать. Не опубликовать важнее, чем опубликовать. Строго говоря, мне многое из того, что я написал, не нравится. Я не буду пересказывать, в чем там дело в «Успеть», но это тоже на фоне реальных, настоящих событий разворачивается. У меня события в половине книги случаются в Саратове, на моей родине. Я, уехав из Саратова 20 лет назад, можно сказать, творчески вернулся туда частично. В «Ксю» вторая половина книги происходит в Саратове, а в «Успеть» — в Саратове две трети книги. Такой вот творческий маршрут: Саратов — Москва — Саратов.
Фотографии: www.upload.wikimedia.org, www.facebook.com.