25.09.2021
В своих симфониях, концертах, песнях он гениально передал дух советского времени — с героическими триумфами и чудовищными трагедиями, с невероятным перенапряжением человеческих сил. В 1942 году весь мир облетела фраза американского журналиста: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой!» ЮНОСТЬ ГЕНИЯ
Дмитрий Шостакович родился в семье с бунтарскими традициями. Его дед был близок к народовольцам, провел немало лет в тюрьмах и ссылках. Отец, талантливый физик, участвовал в революционных событиях 1905 года, что не мешало ему служить в Палате мер и весов и получать солидное жалованье.
Сильнейшее впечатление на девятилетнего Митю произвела опера Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». С тех пор он воспринимал мир через музыкальные образы и уже в тринадцать лет поступил в Консерваторию (в разгар Гражданской войны, в полуголодном Петрограде). Его считали вундеркиндом, советским Моцартом. По вечерам юноша подрабатывал тапером в кинотеатре «Пикадилли», виртуозно исполняя модные танцевальные мелодии. Порой зрители устраивали ему овации!
В девятнадцать лет Шостакович написал симфонию, восхитившую знатоков бурным темпераментом и удивительной ясностью. Ректора Консерватории, маститого композитора Александра Глазунова однажды спросили, нравится ли ему музыка молодого коллеги. Ответ был такой: «Это не в моем вкусе, но именно ему принадлежит будущее!»
Со стороны Дмитрий выглядел несколько комично: семенил, нервно подергивался, говорил отрывисто, часто повторял фразы, как это бывает с людьми, для которых внутренняя жизнь важнее всего остального. Во многие мемуары вошла история его знакомства с Владимиром Маяковским. Шостакович сочинял музыку для спектакля «Клоп» в постановке Всеволода Мейерхольда. Пьеса композитору не нравилась, и Владимир Владимирович, видимо, это почувствовал. При знакомстве он протянул Дмитрию Дмитриевичу два пальца, но визави не растерялся и, стиснув зубы, подал в ответ один.
ФУТБОЛЬНАЯ ОТДУШИНА
Заядлый болельщик, он несколько десятилетий аккуратно заносил в «гроссбух» результаты футбольных матчей, едва ли не каждую неделю появлялся на стадионе то в Ленинграде, то в Москве. Ему случалось исправлять ошибки спортивных журналистов, дотошно разъяснять им, кто и на какой минуте забил гол. Еще в тридцатые годы композитор получил диплом футбольного арбитра, и, бывало, с наслаждением судил матчи. На футболе он сбрасывал напряжение, без которого немыслимо серьезное творчество, полностью уходил в игру и, по собственному выражению, «полировал нервы». Как-то раз двое болельщиков предложили ему выпить на троих. Шостакович не отказался. «Кем работаешь?» — спросили его собутыльники. — «Композитором». — «Ну, не хочешь — не говори»…
В 1929 году он написал балет на футбольную тему «Золотой век». Сюжет получился залихватский: команда «Динамо» прибывает в некую буржуазную столицу; против советских игроков плетут интриги тамошние растленные дельцы, однако гостей из СССР поддерживает заграничный пролетариат. Такая фабула позволила вдоволь порезвиться с ультрамодными танцевальными мелодиями. Автор не боялся обращаться к «низовой культуре» — джазу, модным ритмам, нэпманским песенкам, даже блатным куплетам.
На премьере в Мариинском театре в главной партии блеснула молодая Галина Уланова. Мировую славу этот балет получит уже после смерти корифея, когда Юрий Григорович поставит «Золотой век» в Большом театре. Правда, в новой постановке из либретто исчезнут футбольные мотивы, и получится изысканное зрелище на тему жизни нэпманов.
ОТВЕТ НА КРИТИКУ
Борис Кустодиев, с которым композитор приятельствовал с детских лет, создал серию иллюстраций к повести Николая Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Шостаковича потрясло сочетание трагедии с фарсом, шекспировских страстей — с фольклорной простотой. Он понял: именно из такого сюжета может вылиться настоящее музыкальное действо. Дмитрий Дмитриевич несколько «смягчил» образ героини, исключил из либретто сцену убийства ребенка, чтобы душегубица вызывала не только оторопь и гнев, но и сочувствие.
1936 год начался для него драматически. Статья «Сумбур вместо музыки» в «Правде» (считалось, что писал ее сам Сталин) камня на камне не оставила от постановки «Леди Макбет…»: «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно».
В те времена власть относилась к искусству покровительственно, требовала от творцов быть ближе к народу. Казалось, что после такого удара следовало «сушить сухари». Репутацию Шостаковича спасла Пятая симфония, более основательная и понятная, чем ранние авангардистские опусы. Она принесла ему лавры живого классика. В «Правде» это произведение назвали «деловым творческим ответом советского художника на справедливую критику». Сталин заметил: «Кажется, это приличный человек».
Ему еще не исполнилось и сорока, а многие ценители прекрасного уже не сомневались: он — величайший музыкант ХХ века. Этого гения трудно понять, если не знать о его иронии, парадоксальном юморе. Переписка мэтра полна изобретательных шуточных построений, а в сочиненной им музыке примерно в равных долях звучат хохот и плач.
Война удесятерила славу композитора. В первые дни Великой Отечественной он написал «Клятву наркому» — песню, которая поднимала на бой. Затем прогремела на весь мир Седьмая симфония, ставшая гимном непокоренному Ленинграду, реквиемом павшим героям, грандиозной музыкальной метафорой безжалостной силы Третьего рейха. В 1943-м появилась Восьмая симфония, пожалуй, самая трагическая в наследии Дмитрия Дмитриевича. Он оплакивал павших, с тревогой смотрел в послевоенное будущее. «У музыки есть огромное преимущество — она может, ничего не называя, сказать обо всем», — записал услышавший эту исповедь Илья Эренбург.
К словам выдающегося композитора прислушивались тогда и в Кремле, и на интеллигентских кухнях. Однажды во время обсуждения будущих лауреатов Сталинской премии вождь обратил внимание на то, что на голосовании по симфонии Евгения Голубева один голос был подан против. Вождь поинтересовался, кто этот единственный «оппозиционер». Ему ответили: «Шостакович» — «Ну что ж, тогда вычеркнем Голубева. Товарищ Шостакович понимает в музыке лучше нас».
ОПАЛА И СЛАВА
Такого рода идиллия не может длиться долго. В начале 1948-го помпезная опера Вано Мурадели «Великая дружба» вызвала раздражение властей, и критика быстро переросла в политическую кампанию. В постановлении политбюро ЦК ВКП(б) осуждалось «формалистическое направление в советской музыке как антинародное и ведущее на деле к ликвидации музыки». Под удар попал и Шостакович. Репрессий не последовало, но его произведения несколько месяцев почти не исполняли. Правда, оставалась работа в кино. В концовке фильма «Падение Берлина» звучит помпезный и удивительно гармоничный хор, восславляющий вождя и партию.
В конце 1948-го композитору торжественно сообщили по телефону, что вскоре ему лично позвонит товарищ Сталин. Дмитрий Дмитриевич решил, что это очередной розыгрыш со стороны Никиты Богословского. Однако на следующий день по телефону генсек настоятельно рекомендовал Шостаковичу в составе советской делегации совершить турне по Америке. Композитор мягко отказался, сославшись на слабое здоровье. «Мы вас подлечим», — заверил вождь. Тогда Дмитрий Дмитриевич пожаловался на то, что Главрепетком запрещает исполнять его музыку (а также — произведения Прокофьева, Хачатуряна и других «проштрафившихся»). Сталин завершил разговор многообещающей фразой: «Мы призовем к порядку товарищей цензоров». И действительно, с «формалистов» сняли опалу, а Шостаковичу вскоре предоставили новую квартиру, автомобиль, дачу и приличную сумму на обзаведение хозяйством.
Вскоре после этого разговора он полетел в США на конгресс деятелей культуры и искусства. Советский композитор стал настоящей звездой форума. О его тогдашней популярности за океаном можно судить по одному курьезному эпизоду: как-то вечером наш корифей скверно себя почувствовал и заглянул в местную аптеку, чтобы купить аспирин. Не успел еще магазин покинуть, а аптекарь уже выставил рекламный щит: «У нас покупает Дмитрий Шостакович!» — такой была его популярность в стране всесильного доллара и назойливых репортеров.
Как оппозиционера его никто тогда не воспринимал. Тихон Хренников рассказывал: «Когда мы поехали с делегацией в Америку, то на пресс-конференции американские журналисты пытались спровоцировать Шостаковича на негативную оценку КПСС как душителя свободы творчества в Советском Союзе. Дмитрий Дмитриевич тут же ответил, что считает Компартию самой прогрессивной силой на планете».
По влиянию на мировую музыку в 1940-е с ним мог сравниться разве только Игорь Стравинский. К обоим относились как к настоящим гуру. Их многое сближало: тяга к гротеску, музыкальной чаплиниаде, оба стирали грань между пародийностью и трагедией… Только один из этих творцов с 1914 года пребывал в эмиграции, о советской власти отзывался нелицеприятно и к другому относился не без ревности. Игорь Федорович избегал общения с Дмитрием Дмитриевичем в Америке. Во время гастролей Стравинского в СССР Шостакович тоже не искал с ним встреч. Композиторы пересеклись лишь во время банкета, когда их посадили рядом. Но и за пиршественным столом сперва оба хмуро молчали. Разговор оживился лишь тогда, когда почтенный эмигрант неожиданно спросил: «Как вы относитесь к Пуччини?» — а советский мэтр радостно вскрикнул: «Терпеть не могу!» Тут-то они, наконец, спелись.
СЛОЖНЫЙ, НАРОДНЫЙ
Его считали композитором сложным, элитарным, но он отнюдь не чурался массовой культуры. С его бодрой «Песни о встречном» начиналась оптимистическая линия в советской легкой музыке. Созданный им в 1938 году «Русский вальс» получил всемирную «шлягерную» славу, прозвучал в фильмах Михаила Калатозова и Стэнли Кубрика, а в наше время его исполняют едва ли не все духовые оркестры.
В 1950-м Дмитрий Дмитриевич написал на слова Евгения Долматовского песню о летчике «Родина слышит, Родина знает». После запуска первого искусственного спутника Земли она стала символом покорения космоса, а Юрий Гагарин насвистывал и напевал ее на орбите.
Можно вспомнить мелодии к кинофильмам «Овод», «Гамлет», которые затягивают, погружают в трагическую атмосферу старых повествований. Фильм по книге Этель Войнич (как и ее произведение) направлен против католицизма, но в наши дни музыка оттуда звучит и в Ватикане. Талант побеждает идеологические предрассудки.
Биография Шостаковича основательно мифологизирована. Особенно удручают версии, согласно которым все трагические мотивы его произведений объясняются «борьбой с тоталитаризмом». Классическая музыка в Советском Союзе котировалась, как нигде, высоко хотя бы потому, что коммерция в социалистической стране почти никакой роли не играла, да и создатели симфоний на обочине общественного внимания не оставались.
На Западе вышло несколько книг о нашем композиторе — от научно-популярных монографий до беллетристики. Невозвращенец Соломон Волков издал «Беседы с Шостаковичем», к которым не особо разборчивые журналисты относятся чуть ли не как к подлинным мемуарам. В подобных книжицах классик предстает жертвой советской системы, борцом против деспотии, неистовым диссидентом.
Его, конечно, многое не устраивало в «политике партии и правительства», но он тем не менее оставался сторонником социализма и, сравнивая Советский Союз с Западом, вполне осознанно выбирал Отечество. Маэстро со сталинских времен выезжал на Запад, бывал в Америке, а его музыку исполняли по всему миру. Он бы замечательно устроился в любой мировой столице, однако и помыслить не мог об эмиграции. И даже в заграничные вояжи в отличие от многих коллег не стремился, предпочитая свой рояль, собственный дом, Родину. Ему не нравился мир коммерции, рекламы и желтой прессы. «Я совершенно не выношу этой фамильярности, когда к вам подходит незнакомый человек, больно хлопает вас по плечу и орет: «Hello, Shosty! Кого вы предпочитаете — блондинок или брюнеток?» — ворчал этот пятикратный сталинский лауреат, Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, член КПСС, секретарь Союза композиторов РСФСР.
Шостакович неотделим от ХХ века, от его авангарда и классики, надежд и разочарований, трагедий и побед. Двадцать лет, с 1971-го и вплоть до распада Советского Союза, все самые важные политические сюжеты на центральном телевидении предварялись его минутной музыкальной виньеткой, гармоничной и торжественной. Эта мелодия стала визитной карточкой страны.
В 1975-м он, увы, больше лечился, чем работал, страдал от одышки и кашля. У него почти не двигалась левая рука. Однако мэтр и в больнице не расставался с собственными замыслами, корректировал альтовую сонату (свою лебединую песню). 9 августа собирался смотреть финал Кубка СССР по футболу — встречу ереванского «Арарата» и ворошиловградской «Зари», даже жену попросил прийти к нему раньше обычного, чтобы потом не отвлекаться от футбола. Матча Шостакович не дождался… Прохладным августовским днем с ним прощались в Большом зале Московской консерватории. В американской прессе покойного характеризовали так: «Один из величайших композиторов двадцатого столетия и преданный сторонник коммунизма и советской власти». Пожалуй, это правда, хотя и несколько огрубленная.
В соответствии со старым журналистским шаблоном у нас после смерти великого человека обычно говорят: «Ушла эпоха». Про Дмитрия Шостаковича лучше, пожалуй, и не скажешь.
Материал опубликован в августовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Источник