19.09.2021
Мы осознанно хотели уйти от категорий «хорошо» и «плохо». Так же как каждый народ заслуживает собственных правителей, каждая историческая эпоха имеет ту поэзию, которую ей по силам «содержать». Да, конечно, поэзия, как и вся литература, переживает сейчас не самые лучшие времена. С другой стороны — и это даже удивительно — в нашем насквозь прагматичном мире еще кто-то мечтает быть поэтом, что само по себе можно только приветствовать.
Главный вопрос, который мы хотели обдумать в теме номера, — понять, зачем вообще нужна поэзия. На наш взгляд, как поэт больше, чем поэт, так и поэзия больше, чем, собственно, итог умственных усилий по сложению слов в рифмованные строки. В истории нашей страны были важные моменты, когда поэзия вдруг выдвигалась на первый план, становилась поистине общенациональным феноменом. Начало XIX столетия, Великая Отечественная, оттепель 50–60-х годов. В эти периоды, соответствовавшие максимальному напряжению народных сил, поэзия одновременно и выражала смысл происходящего, и мобилизовала, и меняла людей. Именно ей мы во многом обязаны появлением современного русского языка и до сих пор актуального романтического образа «светлого будущего», в котором «физики» и «лирики», ведя философские споры, будут заняты освоением бесконечной Вселенной.
Конечно, связь поэзии с коллективным сознанием отнюдь не случайность, ведь свое происхождение поэтические опыты ведут, скорее всего, от песни, которая в древности синхронизировала совместный труд или праздничное действо, создавала для всех включенных в процесс общий ритм. Потому, если какое-то стихотворение или крылатое выражение становилось популярным у тысяч или даже миллионов соотечественников, это означает, что поэту удалось услышать ритм своей эпохи (что уже серьезное достижение) и удачно сформулировать его в словесной форме так, чтобы могли услышать и другие.
Едва ли не главная беда нашего времени — это атомизация общества, превратившегося из общества развивающегося в общество исключительно потребляющее, исчезновение общего культурного пространства, в котором появляются и широко обсуждаются фильмы, книги, музыка и т.д. У одних сейчас свои книги и музыка, у других — свои, третьи вообще книг не читают и, возможно, на подходе уже те, у кого и само чтение будет вызывать большие затруднения. Неудивительно, что поэзия ушла от «больших вопросов» и завязла на мелкотемье. Попытки представить в виде «новой искренней поэзии» русский рэп натыкаются на то, что сам рэп по своей природе вызывает отторжение у большинства наших соотечественников и не может претендовать на роль «национального синхронизатора». Есть уверенность в том, что, если Россия хоть немного слезет с иглы массовой культуры западного образца, увлечение рэпом станет экзотикой и в молодежной среде.
В этом смысле, конечно, будущее поэзии, расколотой в наши дни на десятки не сообщающихся мирков, во многом зависит от будущего нашего общества. Появятся ли у него общие цели? Будут ли единые смыслы, которые и выражает поэзия? Явление в будущем новых великих поэтов и поэтических произведений напрямую зависит от того, как время ответит на эти вопросы. Но, тем не менее, важно в любом случае поддерживать поэтическую традицию, чтобы не прервать нить, которая ведет от Пушкина к Ахматовой, от Ахматовой к Бродскому и так далее. Как сказал когда-то один из героев нашего номера, «времена не выбирают, в них живут и умирают».
Наверное, наиболее значимый материал темы номера — это составленный нами рейтинг самых любимых нашими соотечественниками поэтов России. Хотя победитель его предсказуем — с днем рождения, Александр Сергеевич! — остальные расклады выглядят весьма любопытно, и тут есть над чем поразмыслить. Крайне интересен взгляд на поэзию со стороны, из Франции — советуем прочитать эссе французского поэта, преподавателя Новой Сорбонны Сержа Мартена. В упадке поэзии у себя в стране он также винит состояние общества, а именно — разгул потребительской идеологии, которая убивает истинную культуру и заменяет ее бессмысленными, а порой и ядовитыми эрзацами.
Зачем нужна поэзия?
Небольшая галерея современного искусства. В зале человек десять. Слушают стихи, которые читает мужчина, только что вставший из первого ряда. Все знают — он дочитает и вернется на свое место. И затем к зрителям выйдет его сосед слева и тоже прочтет стихи. Почти все присутствующие — поэты. Остальные — их друзья или художники. И больше никого.
Так выглядели типичные поэтические чтения в Москве 2010-х годов.
С другой стороны, по данным опроса ВЦИОМ, чтением стихов увлекаются 10–11% опрошенных. Сочиняют свои примерно столько же. Популярность стихотворчества подтверждается и такими известными сайтами, как Стихи.ру, где сейчас публикуются порядка 860 тысяч авторов.
Толстые поэтические журналы уже тридцать лет находятся в кризисе. Однако непрерывно продолжают выходить. В том числе такие легенды, как «Новый мир», и их более молодые коллеги «Воздух» или альманах «Транслит». Поэтические книги выходят небольшими тиражами в маленьких издательствах и продаются в основном в «ламповых» независимых книжных, где и проходят их презентации. В результате сборники почти не доходят до массового читателя, который привык закупаться новыми книгами в крупных сетевых магазинах. Но нельзя сказать, что ситуация уникальная — сегодня в подобной «резервации» обитает практически вся качественная литература.
Литературные критики и поэты неустанно ведут споры о том, существуют ли сейчас, как это было в прошлом веке, явные поэтические поколения и лидеры. К единому мнению прийти не удается. Пессимисты выходят из этих споров с уверенностью, что интерес к поэзии умер вместе с самой поэзией. Но есть и те, кто утверждает, что все иначе. Что теперь мы имеем дело не с одной литературой, а с множеством. И у каждой из этих литератур не только свои лидеры и поколения, но и свои функции.
СТИХОТВОРСТВО ЕСТЬ ГЛУПОЕ СУЕВЕРИЕ?
Зимой 1908 года крестьянин Сергей Гаврилов из Симбирской губернии пишет письмо Льву Толстому, в котором размышляет о поэзии Константина Бальмонта. В своих взглядах Гаврилов близок к Толстому, однако в вопросах поэзии они не находят взаимопонимания.
Толстой отвечает, что ему не близки его рассуждения о Бальмонте, а стихи чужды и не только неинтересны, но и неприятны. «Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, — пишет Лев Николаевич, — каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды. Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие».
Несмотря на некоторую эксцентричность, Толстой недалек от расхожих сегодня представлений о поэзии. Если задать вопрос любому старшекласснику, что такое стихотворение, он, не задумываясь, ответит, что это произведение, в котором есть рифма, ритм, а записано оно в столбик. И будет, в общем-то, прав. Таковы классические первичные признаки стихотворного текста.
В 2020 году интернет-издание о поэзии Prosodia провело опрос о том, с каким словом у читателей ассоциируется поэзия. Первые строчки рейтинга заняло слово «гармоничная», так проголосовали около 10%. Вторым шло «красивая» — 9%. На первый план читатели вынесли способность поэзии гармонизировать и преобразовывать реальность. Чуть меньше голосов набрали эпитеты «чувственная» (8%) и «глубокая» (5%).
Словом, представления современного читателя о поэзии почти не противоречат тому, как определял ее в далеком XIX веке Владимир Даль: «Поэзией, отвлеченно, зовут изящество, красоту, как свойство, как качество, не выраженное на словах, и самое творчество, способность, дар отрешаться от насущного, возноситься мечтою, воображением в высшие пределы, создавая первообразы красоты».
Пройдя через потрясения XX века, люди не изменили своему стремлению найти и гармонизировать в поэзии невыразимую чувственность. Словом, то, о чем на заре прошлого века говорили символисты. Стефан Малларме, знаковая фигура французского символизма, писал: «Поэзия есть то, что позволяет выразить — с помощью человеческого языка, обретшего свой исконный ритм, — потаенный смысл разноликого бытия: тем самым она дарует нашей бренной жизни подлинность, и потому идеал всякой духовной деятельности заключен именно в ней».
Поэт для символистов был проводником между потаенным миром, в котором скрыт исток человеческой чувственности, и миром явным. И через символ, гармонизацию стихотворной речи поэты пробовали преодолеть тот тупик, который описал Тютчев в «Силентиуме». Тупик, в котором мысль изреченная всегда есть ложь.
Французские символисты снимали и противоречие между «прозой» и «поэзией», на которое указывает Толстой. Малларме в одном из своих интервью утверждал, что стих в языке есть повсюду, где есть ритм, а никакой прозы вовсе не существует. «Существует лишь своего рода алфавит, а на его основе всегда складываются стихи», — говорил Малларме.
ПОЭЗИЯ ЗЕМЛЕПАШЦЕВ И ТРУЖЕНИКОВ
Поспорить с Толстым можно и о землепашце, который якобы не может идти за плугом, выделывая танцевальные па. То есть, конечно, па он, может, и не выделывал, а вот стихи землепашцы вполне любили. Трудовые песни наряду с обрядовыми были главными поэтическими практиками фольклора с древних времен.
Свидетельства о бытовании трудовых песен сохранились не только в древнерусском фольклоре, но и в Древнем Египте, и в античности. Гомер упоминает об исполнении песен во время сбора винограда, а в комедиях Аристофана песни исполняют не только на пирах, но и во время гребли.
Фигура поэта в фольклорной песенной поэзии еще не имеет решающего значения. Дописьменное стихосложение демократично. Потребитель поэзии одновременно и ее создатель. Пассивный слушатель может превращаться не только в ее исполнителя, но и в соавтора, который по своему усмотрению изменяет и дополняет текст.
Поэзия сопровождает человечество на протяжении всей его истории. От рождения до смерти человека она призвана сопутствовать ему, гармонизировать реальность и отражать то, что нельзя выразить в бытовой речи. С другой стороны, уже в античности поэты — не просто сочинители народных песен, но и активные участники общественных и политических событий. Чтения трагедий и стихотворений собирали немногим меньше, чем знаменитые гладиаторские бои. «Энеида» же Вергилия и вовсе выполняла прямую политическую задачу и была написана для прославления Октавиана Августа. На протяжении истории поэзия менялась вместе с обществом. Кто-то использовал ее, чтобы прославить власть. Кто-то, чтобы рассказать о любви и страданиях. Человек продолжает обращаться к поэзии, как дети все время обращаются к своим играм. Но споры о ее предназначении не утихают.
КНИЖНЫЕ ПОЭТЫ НА РУСИ
Конец XVI века. Скоморохи на ярмарках распевают песни, в деревнях у гроба профессиональные плакальщицы стихами заговаривают дальний путь покойника. А вот письменной, точнее, книжной поэзии на Руси все еще нет. Да и печатная книга только начинает свой путь в славянских землях.
Существует несколько версий об истоках возникновения на Руси книжной поэзии. Одна из них говорит о том, что силлабические стихи пришли из польских земель. Вторая — что первые стихи писались как подражание западноевропейской поэзии, которая в тот период активно развивалась. И третья, проводником которой был Леонид Майков, — что рифмованные стихи появились сами собой.
В первой трети XVII века быстро развиваются города. Растет доля образованных в привилегированных сословиях. Борис Годунов, еще будучи у власти, планирует наладить связи с западноевропейскими университетами и даже открыть свой собственный. Одним из первых отечественных книжных поэтов становится Симеон Полоцкий, монах белорусского происхождения, получивший образование в Киево-Могилянской академии. Как и его западноевропейские собратья, Симеон придает большое значение книгопечатанию.
Стихи монах пишет на нескольких языках: польском, белорусском, украинском. Такое же разнообразие обнаруживает и в жанрах, к которым обращается. Он же становится и первым придворным и гражданским поэтом, который не чужд как панегириков, так и дидактических или сатирических виршей. Язык его стихотворений дистиллированный. «Поэтическое» в них подчеркнуто отделено от прозы.
Традиция возвышенного стиля стихотворных текстов просуществует в русской литературе вплоть до XIX века. Вместе с ней в течение двух веков почти без изменений просуществуют и утилитарные функции: необходимость воспевать власть, поучать и обличать. В середине XVIII века Ломоносов и вовсе введет в литературу иерархическое разделение лексики на «три штиля», соответственно жанра. За одами и поэмами закрепится «высокий штиль».
Но в этом «гетто» элитарная поэзия очень быстро становится сложной и недоступной даже для высших сословий. Разгораются споры о языке, на котором говорит литература. В начале XIX века, под впечатлением от Великой французской революции, Карамзин попытается реформировать литературный язык, сделать его более демократичным. Но уже в 1803 году он навсегда уйдет из литературы и станет первым придворным историографом. А в 1811 году проявит чудеса верности монархии и напишет записку, в которой объяснит, что в России ни в коем случае нельзя допустить либеральных реформ. В тот момент он еще не знает, что в Царскосельский лицей уже поступил Александр Пушкин, который через несколько лет навсегда изменит русскую литературу и положение поэта в России.
РУССКИЙ «ВЕК ПОЭТОВ»
Спустя всего 14 лет, 26 декабря 1825 года, Россию потрясет восстание декабристов. Пушкин не сможет попасть на Сенатскую площадь (по одной из легенд, дорогу из Михайловского ему перебежал заяц, которого поэт счел плохой приметой). Зато Карамзин поспешит, чтобы уговорить восставших одуматься, да только заработает роковую пневмонию, последствия которой вскоре его и погубят. Первый реформатор русского литературного языка умрет летом следующего года от чахотки.
Пушкин знакомится и тесно общается с декабристами еще в Южной ссылке. Однако не торопится разделить воззрения на литературу, цель которой, по их мнению, «не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего». Его интерес привлекает не только задача реформирования содержания, но и языка, поэтической формы. «Говорят, что в стихах — стихи не главное, — пишет Пушкин в письме брату Льву, — что же главное? Проза?»
В 1989 году французский философ Ален Бадью предложил идею «века поэтов». Так он назвал период в истории философии, когда та была «пришита» к политике или науке, а поэты и поэзия, напротив, как раз озвучивали философские идеи. Однако в русской литературе поэзия часто заменяла не только философию, но и политику.
Начиная с Пушкина, который преобразовал литературный язык таким образом, что он стал применим как для описания быта, так и для философствования и гражданского высказывания, поэзия и литература в целом становится способом публично дебатировать о важнейших социальных и политических вопросах. В то время как сама общественная жизнь находится под надзором властей и цензурой.
Но «гражданской» поэзии все-таки не удается отвоевать монополию. В спор с ней вступают поэты, которые видят своей задачей выразить невыразимое эмоциональное и чувственное переживание человека. Их занимает проблема недостаточности языка для рассказа о его сложности. Позже, уже символисты, приходят к мысли о том, что все существует в «доязыковом» пространстве, а потому не может быть адекватно отражено в привычном разговорном языке. Так в поэзии появляется идея «символа», который заменит рутинные обозначения чувств и явлений. А поэт станет проводником человечества в «доязыковой» мир.
Спор о прикладном и мистическом значении поэзии продолжается. Но произведения тех, кто стремится говорить только о закоулках человеческой души, окажутся слишком герметичными. Мистикам не удастся устоять перед новым витком демократизации жизни. Русская революция выведет в исторические победители оппонентов, наследников гражданской лирики Пушкина и Некрасова.
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ПОЭЗИИ
«В Советском Союзе 60–70-х годов литература отчасти заменяла собой политику, религию, философию, психологию и социологию, — рассказывает «Культуре» главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский. — Разумеется, «замена» эта была не вполне полноценна, но во всяком случае именно литература — в силу исторических обстоятельств — исполняла для многих советских граждан функции, которые в более позднее время взяли на себя собственно политика, религия, философия и социология».
Возвышение статуса поэта происходит параллельно с укреплением Советского государства. После бурных 1920-х, с их множеством литературных студий и объединений, растущих как грибы после дождя, приходят строгие 1930-е. За смелыми футуристическими и формалистскими опытами, с которыми спорит сам Лев Троцкий, следуют унификация письма и задачи поэта.
Но вместе с соцреализмом советские литераторы получают и массу привилегий, которых, наверное, не было еще ни у одного писателя или поэта в истории. Растут тиражи поэтических сборников, наиболее лояльные власти литераторы получают квартиры и дачи в свежевыстроенном поселке Переделкино. Но и сами поэты согласны со своим статусом и видят в литературе высокую миссию построения нового мира.
Еще до легендарного первого съезда Союза писателей, в 1929 году, объединение ЛЕФ, куда входят Шкловский, Осип Брик и многие другие, выпускает сборник «Литература факта». «Это наша эпоха выдвинула лозунг — искусство, как жизнестроение, упершийся конкретно в лозунги искусства производства и искусства быта, — пишут лефовцы. — Старая эстетика преображала-просветляла жизнь («мистифицированная» форма диалектики), расцвечивая ее блестками «свободного» воображения, — новая (слово «эстетика» пора бы и отбросить) наука об искусстве предполагает изменение реальности путем ее перестройки».
Однако стремлению ЛЕФ соединить революцию общественную с революцией в литературной форме и содержании пока не суждено было сбыться. Поэзия, как и проза, все больше начинает тяготеть к готовым традиционным формам. Силлаботоника с привычными слуху ритмом, рифмой и метафорами заменяет собой эксперименты.
Настоящий поэтический бум приходится на годы хрущевской «оттепели». Книги молодых поэтов выходят миллионными тиражами. Поэтические чтения собирают стадионы. Чтобы попасть на них, очередь занимают с ночи. А во время чтения стихов Евтушенко или Рождественского трибуны ревут, как на футбольном матче.
«Всплеск интереса к «стадионной поэзии» в 1960-е годы был связан именно с тем, что в рамках книг и журналов публике становится тесно, — рассказывает «Культуре» доцент кафедры истории русской литературы новейшего времени РГГУ Анна Нижник, — появляется желание со-слушания, со-чтения, желание слышать голос поэта, видеть его личность как продолжение искусства. К этой же тенденции можно отнести и развитие песенной поэзии, невероятную популярность Окуджавы, Высоцкого, Галича и других». Возможно, поэтический ритм наиболее соответствовал динамичности и романтическим идеалам той эпохи, когда, казалось, вот-вот будет построен коммунизм и наступит долгожданный «рай на земле». Характерно, что в позднюю брежневскую эпоху, своего рода период разочарований от недостигнутой цели, популярность поэзии уже не столь высока, и она «уходит из масс».
В печатном виде и на стадионах до советского читателя доходит далеко не вся существующая поэзия. Только та, которой удается просочиться сквозь сито советской цензуры. Пусть официальная поэтическая культура по-своему интересна, часть айсберга советской поэзии остается недоступной широкому читателю — авторы так называемого «самиздата». Рассчитывать на массовое признание и последующие за ним привилегии неподцензурным поэтам не приходится.
Те, кто оказался вне признанного поэтического поля, представляют другое видение не только поэзии, но и литературы в целом. Среди тех, кто наиболее радикально работает с традицией, концептуалисты Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн. Немного раньше, в конце 50-х, в бараках на северной окраине Москвы зарождается «лианозовская школа». Ее представители, художники и поэты, работают с повседневным бытом жителей барака. Через «лианозовцев» в поэзию входит неплакатный язык советского пролетариата.
Несмотря на то, что в краткий миг перестройки неподцензурных авторов наряду с официально признанными начинают публиковать толстые литературные журналы, рядовому читателю они в основном так и остаются неизвестны.
«С распадом Советского Союза та поэзия, которая полагалась на печатное слово, пришла в упадок, — замечает Анна Нижник. — С одной стороны, колосс советских «литературных журналов» потерял часть своей аудитории, тиражей и сетей сбыта. С другой — рассыпались прежние литературные иерархии, как официальные, так и «неподцензурные», а на их месте остались лишь сравнительно небольшие сообщества. Их публикации были не рассчитаны на массового читателя».
ПРЕРВАННАЯ СВЯЗЬ
Проект ОГИ, клуб «Авторник», «неформальное общение» в музее Серебряного века и, наконец, магазин «Фаланстер». Эти слова много значат для поэтов 90-х — нулевых годов.
В литературных клубах 90-х можно было не только послушать стихи, но поесть и выпить. Попасть туда — только будучи поэтом или по особому приглашению кого-то из «поэтической тусовки». Закрытые салоны заменили бывшим неподцензурным поэтам советскую кухню. Здесь собирались и обсуждали поэзию не только молодые Елена Фанайлова, Дмитрий Кузьмин, Даниил Файзов, но и мэтры — метареалист Александр Еременко или концептуалист Лев Рубинштейн.
Цензура оказалась похоронена вместе с Советским Союзом. Как и деление на поэтов «первого», «второго» и «неподцензурного» эшелона. Но поэзия теперь интересует главным образом только самих поэтов. Сами они, воодушевленные свободой и привыкшие к литературной жизни в узком кругу посвященных, еще не очень обеспокоены отсутствием обратной связи, да и вообще отсутствием кого-то на том конце провода. А коммерческая логика книжного рынка и вовсе сделала общественный статус поэта низким, как никогда в истории.
Но в начале 2010-х годов в движение приходит общественно-политическая среда. Вместе с ней начинает меняться и ландшафт современной поэзии. Оксана Васякина, поэтесса и феминистка, лауреат премии «Лицей», утверждает, что в 2010-е годы в поэзии появляется новое поколение (к которому принадлежит она сама). «Это происходит в том числе и потому, что прошла серьезная политизация в эстетических кругах после Болотной», — говорит Васякина в интервью The Village. Для этого поколения ведущей становится поэзия прямого высказывания. Поэты этой волны говорят не только о политике, но и, например, о домашнем насилии и других темах, вызывающих живые дискуссии в соцсетях и, таким образом, прибавляющих популярности поэтам.
Именно за счет соцсетей многие поэты решают сегодня проблему маргинализированности поэзии на книжном рынке. Но с ростом популярности социальных сетей и разнообразия интернет-платформ, которые поставляют поэтический контент, растет и сегментированность современной поэзии. Главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский, комментируя «Культуре» эту ситуацию, говорит, что, возможно, теперь современной поэзии в единственном числе просто нет, а есть много «поэзий», зачастую даже не конкурирующих друг с другом, а существующих как-то параллельно.
«Поэтические, точнее, стихотворные тексты, так или иначе обращающиеся в нашем социуме, столь многочисленны и разнообразны, что, боюсь, у нас просто нет надежных инструментов для достоверного измерения и понимания, как именно они движутся и «потребляются», — рассказывает Василевский, — мы с вами можем увидеть только отдельные сегменты».
Один из таких сегментов — феминистская поэзия. Именно здесь поэт, а точнее, поэтесса вновь приобретает общественно важный статус. Ее личные переживания перестают быть самоцелью поэтического текста. Сами стихотворения одновременно становятся актом гражданского высказывания и переизобретают язык, которым это высказывание может быть сделано.
РАСПАДАЮЩЕЕСЯ МНОЖЕСТВО
Современная поэзия пробует преодолеть разрыв коммуникации между поэтом и читателем. Но пропасть между ними растет пропорционально росту атомизации в обществе.
Рынок сегментирует информационное потребление. Возникают поэтические сообщества, язык поэзии которых замкнут на своего потребителя. И часто эти сообщества не знают о существовании друг друга. Параллельно в каждом из них появляются и умирают целые поколения, вызревают свои каноны и свои лидеры.
В каждом информационном пузыре идут свои жаркие споры о путях развития поэзии, о статусе, который она занимает. Рядовой же читатель, который не включен по профессиональным или любительским причинам в одно из этих сообществ, плавает между ними, как корабль без навигации в штормящем море. Крупные литературные премии, на которые ориентируются читатели при выборе литературы, редко включают в себя поэтические книги. Или включают тех авторов, чья поэтика уже стала традиционной или конвенциональной по отношению к традиции.
Сетевая поэзия, наиболее доступная рядовому читателю, в основном использует классические формы подачи, что делает ее почти неотличимой от образцов предшественников. Это создает у читателя ложное представление о смерти поэзии или как минимум о ее стагнации. Но эти же процессы, с другой стороны, делают поэзию более демократичной.
Поэзия уходит от диктата книжности и необходимости следовать «высоким» или «прогрессивным» образцам. Развивается музыкальная поэзия. «Рэперы Хаски, Оxxхymiron, Noize MC, молодые рок-исполнители, авторы, работающие на границе между поп- и инди-музыкой, дают слушателям возможность почувствовать себя частью какой-то общности, — комментирует доцент РГГУ Анна Нижник, — узнавать «своих» по одной строчке, а это и есть та коммуникация и солидарность, которой так не хватает атомизированному постсоветскому человеку».
Сегодняшние представления о поэзии постоянно меняются. Она то приобретает новые функции, то отказывается от старых. Ее язык и форма часто не похожи на то, что мы привыкли считать поэзией. Иногда, как в последние годы, формально она становится почти неотличима от прозы. Но при этом сохраняет свою самобытность. Изменения схожи с изменениями комбинаций при игре в кости. Можно сказать, что современная поэзия как бы делает два шага назад или пропускает свой ход, чтобы вернуться к читателю обновленной.
Рисунки: Владимир Буркин
Материал опубликован в №5 газеты «Культура» за 2021 год в рамках темы номера «О поэзии и поэтах»
Источник