19.11.2024
Большим концертом в Малом зале Московской консерватории 19 ноября завершается фестиваль, посвященный столетию со дня рождения Леонида Борисовича Когана. В числе участников его внук, солист Московской филармонии Даниил Коган. Сегодня он — собеседник «Культуры».
— Леонид Коган, говоря о Паганини, упоминал, что тот был «прирожденным скрипачом». Сам Леонид Борисович, бесспорно, тоже им был. Какие физические и ментальные особенности, на ваш взгляд, входят в это понятие?
— Предрасположенность к скрипке — вещь метафизическая, парадоксальная и до конца не изученная. Дедушка отшучивался, когда ему говорили, что он гений. Отвечал: «Какой же я гений? Чтобы быть им, нужно обладать тридцатью двумя свойствами, а у меня только тридцать одно». Когда же его спрашивали, что за свойство у него отсутствует, говорил: «А вот это уже секрет».
Наверное, должна быть некая интуитивная прилаженность к этому инструменту, который на самом деле абсолютно не анатомичен. На скрипке нет точек опоры, нет какого-то естественного к ней прикосновения. Когда человек учится на рояле, он может через месяц сыграть первую пьеску, и она прилично прозвучит. То же самое с флейтой, с ударными. А когда человек учится на скрипке, первые несколько лет невозможно вообще слушать то, что он играет. Просто больно.
Но иногда берет ребенок скрипку в руки, извлекает звук, и у него звучит сразу. А некоторые люди оканчивают консерваторию и только начинают постигать искусство звука. Плюс, конечно, руки очень важный элемент. Пальцы должны быть очень гибкими, и при этом не слишком короткими и не слишком длинными. Существует также понятие благодарной физиологии. Например, есть целая группа скрипачей, которым ничего не стоит быстро повторять репертуар, не разыгрываясь, выходить на сцену, не теряя при этом качества звука. А есть люди, которым перед концертом надо играть час, полтора, два, чтобы прозвучать достойно.
— Какие из записей Леонида Борисовича стали вашими любимыми?
— Трудно сказать. С детства я очень увлекался его записью «Фауста» Венявского. Могу также назвать концерты Бетховена, Брамса, Шостаковича, Вторую сонату и Второй концерт Прокофьева, Пятый концерт Вьетана, скрипичные сонаты с клавесином, которые он записал с Карлом Рихтером. Вот это я слушал более всего. Его наследие, конечно, потрясает. Это гигантская школа для любого музыканта. У нас в семье была традиция — собирались у бабушки в комнате и слушали дедушкины записи. Тот проигрыватель до сих пор стоит у нас в квартире.
Когда я сейчас возвращаюсь к его записям, нахожу много того, чего раньше не замечал. Со многим не соглашаюсь. Но то, что он сделал, все равно остается для меня невероятным. И знаете, что удивляет? Я слушаю многих музыкантов, и с годами моя наслушанность возрастает. Я начинаю в чем-то разочаровываться, что-то находить преувеличенно, скажем так, захваленным, но я до сих пор не нахожу никаких прорех и уязвимых мест в исполнении дедушки.
Проходят годы, а мое мнение не меняется. Для меня его игра остается совершенной. Его исполнение, как зеркало или как гладкая поверхность стола: сколько ни води рукой, не сможешь нащупать шероховатостей. Приходишь через какое-то время, опять проводишь рукой, а поверхность такая же гладкая.
— Пианист Григорий Гинзбург назвал Леонида Когана дьяволом, имея в виду его фантастическую виртуозность. Дьяволом называли и Паганини, а вот его современник, не меньший виртуоз-пианист Лист этого титула не удостоился. Как считаете, почему именно скрипка попала в число демонических инструментов?
— Тут, на мой взгляд, два аспекта. Первый — это, конечно, дьявольская трудность игры. Мы, как канатоходцы, пальцами ходим по натянутым четырем металлическим струнам-канатам. А если работаешь на канатах — это обязательно барабанная дробь, некое напряжение. И пусть под струнами есть гриф, все равно не покидает ощущение, что мы постоянно балансируем. Скрипка как самый виртуозный струнный инструмент является, наверное, самым ярким представителем инструментального трюкачества.
Во-вторых, мне кажется, ассоциация с дьяволом связана с тем, что у скрипки, по сравнению с другими инструментами, самая богатая палитра красок. Огромное звуковое богатство. Точно богаче, чем у рояля. Очевидно богаче, чем у большинства духовых. Она может неузнаваемо менять тембры, может подражать духовым, ударным, вокалу. Дьявол по легенде принимает разные обличия, как и скрипка с ее огромными способностями к мимикрированию. Особенно в современной музыке эти приемы впечатляют.
— Скрипач Исаак Стерн главной творческой чертой Леонида Когана назвал честность по отношению к авторскому тексту. «Охранитель музыки» — так он его охарактеризовал. В современном исполнительстве, пожалуй, преобладают интерпретаторские трактовки. Что важнее для вас — верность композитору или желание прочесть его музыку по-своему?
— Вот как раз я бы не сказал, что в современном исполнительстве преобладают интерпретаторские трактовки. Мне скорее кажется, что исполнительство пошло по двум направлениям. Первое — это некая… ну, не топорность, это плохое слово, а какая-то строгость, консервативность. Второе — это радикальность. И практически нет никого, кто находился бы между левыми и правыми. То есть центристов в музыке практически нет сейчас. Остались радикалы и консерваторы. А ту школу, то поколение, и моего дедушку в частности, отличало невероятное благородство и узнаваемость с первой ноты.
Мне кажется, уникальность его как музыканта в том и состоит, что он без всякого радикализма смог найти свой невероятный язык — абсолютно уникальный, штучный, ни на кого не похожий. И при этом, повторюсь, остаться в рамках невероятного благородства. Как и большинство великих музыкантов того времени. Это действительно был какой-то пик, какая-то точка сборки, я бы сказал. С нее мы уже разошлись по двум путям.
— Леонид Борисович совмещал концертную деятельность с преподаванием в Московской консерватории, возглавлял кафедру скрипки. Можно ли говорить, что ныне существует школа Когана?
— Здесь, конечно, надо быть объективным и признать, что преподавание не было для него основным видом деятельности. Он очень много гастролировал и не мог уделять достаточно времени студентам. А когда преподаешь специальность, то, конечно, важен постоянный процесс. То есть он не должен быть рваным. Не уверен, что дедушку педагогика интересовала настолько, чтобы постоянно в нее вникать. И у него были ассистенты совершенно замечательные: Володарь Петрович Бронин, Сергей Иванович Кравченко, какое-то время Майя Самуиловна Глезарова.
Я бы скорее охарактеризовал его как консультирующего педагога. Конечно, он вел своих студентов. Но они, наверное, больше получали от того, что попадали в ореол его художественного и человеческого дара. Для скрипачей того времени его фигура была настолько огромной и значительной, что, думаю, само его присутствие давало невероятную мотивацию.
По сути, школа Когана исходит из школы Абрама Ильича Ямпольского, его учителя. И всё, что Леонид Борисович умел и знал, как мне кажется, взято оттуда. Ее традиции он, как костюм, подогнал на себя. У него не было возможности создать свою собственную универсальную школу. Как большой артист, он тратил большую часть времени на творчество. И все-таки из его класса вышли замечательные скрипачи. Уверен, во-многом потому, что они просто находились рядом с ним. Когда можешь играть для такого человека, разговаривать с ним, это очень многое дает. Это невероятное мерило.
— На минувшей неделе концертом в Зале им. П. И. Чайковского тоже отмечался юбилей — пятилетие творческой команды «Притяжение», созданной вами с группой единомышленников. Получилось ли то, что вы задумывали пять лет назад?
— Концерт подвел, наверное, некий итог. Хотя я не люблю подводить итоги. Вообще «Притяжение» — хаотичный проект, очень рваный. У него нет какой-то сверхсложной концепции и нет сверхпростой. Мы просто собираемся. Иногда раз в месяц, иногда раз в полгода. И делаем то, что нам нравится. Исходим из количества идей, которые приходят нам в голову.
Пришли ли мы к тому, о чем думали пять лет назад? Или мы просто росли, как растет цветок, не понимая, чем он станет в процессе роста? Думаю, что, скорее, нам подходит вариант с цветком. Мы все много играем, много работаем. Нам важно иногда делать то, от чего мы сами получаем удовольствие, что нам самим кажется настоящим, ради чего можно пойти против каких-то законов жанра, законов индустрии. Для меня самое ценное в том, что мы делаем, — естественность. Мы не стараемся завлечь аудиторию. Не идем на поводу у рынка. Делаем то, что нравится. Зачастую это может раздражать или не вызывать никакой реакции, а может и восхищать.
Вполне возможно, что такие проекты рождают в искусстве нечто кардинально новое. Особенно если об этом не думать. Публика — это Эвридика, мы — Орфеи. Важно не оборачиваться и не смотреть на нее. Вот это главная задача. Мы должны просто идти, а публика пойдет за нами.
Фотографии: Илья Наймушин/РИА Новости; (на анонсе) Сергей Карпухин/ТАСС.