25.08.2024
Знакомство европейского (и американского) читателя с Толстым началось, конечно же, с его прозы. Философская, нравственно-мировоззренческая подкладка известнейших романов («Война и мир» и «Анна Каренина») воспринималась как нечто особенное, хотя и не выходила еще за пределы художественного метода. В «Смерти Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонате» (особенно в последней) Толстой-философ как бы придавливал Толстого-художника, чтобы, возвысившись над ним, выплеснуть, выкрикнуть в лицо человечеству голую правду.
В 1893 году французский критик Теодор де Визева отмечал: «Нравственные произведения графа Толстого пока еще никого полностью не обратили; но теперь уже нет никого, кто не принял бы их всерьез, и их воздействие на каждый стремящийся к истине дух становится сильнее день ото дня. Я не могу привести в пример ни одного философа со времен Руссо, чьи слова привлекали бы столько внимания».
Толстовство как квазисистема нравственных установок в сочетании с антицерковностью, анархизмом и культурным нигилизмом попала в Старом свете и США на подготовленную почву. Утрата религиозного чувства и, как следствие, богооставленность («Бог умер» Ницше) привели к судорожным попыткам найти замену нравственному Абсолюту в каких-то иных измерениях. На западный социум в конце XIX — начале XX века все большее влияние оказывали «природнический» сентиментализм Руссо, позитивизм Конта, пантеизм Шеллинга, революционный материализм Дарвина, Фейербаха и Маркса, радикальный пессимизм Шопенгауэра. Все эти извивы философской мысли наряду с социалистическими мечтаниями, евангельским скептицизмом Штрауса и Ренана, масонскими штудиями были ментально освоены Львом Толстым, а затем отражены в его учении и экспортированы обратно, на Запад. То есть прогрессивный европеец получил синкретическое учение, в котором мог найти близкие по духу отзвуки и сочетания западных идей.
Сей странный компот не имел бы такой всемирной притягательности, если бы не несомненный литературный гений «повара», его подкупающая искренность и будоражащая воображение личность: аристократ, боевой офицер, бонвиван поставил крест на своей прошлой жизни, открыто восстал против всех государственных и религиозных устоев, причем — под знаменем «правильно понятого Христа».
Впрочем, отнюдь не все европейские и американские интеллектуалы приняли Толстого-учителя с тем же энтузиазмом, что и Толстого-писателя. Английский драматург, литературовед, этнограф, художник Джордж Лесли Кальдерон написал примечательную статью The Wrong Tolstoy. В ней он рассуждает о раздвоенности личности русского классика: «Один настоящий, добрый человек, хозяин Ясной Поляны; другой, лже-Толстой, без устали пишущий книги и памфлеты, в которых подвергает брани и позору все лучшие достояния ума и труда человеческого».
Анализируя причины популярности толстовства, автор указал: «Из среды полуобразованной с тех пор, как в нее проникли серьезные мысли, выродилось новое общество людей, исполненных благородных, но не глубоких стремлений, ожидающее и требующее осуществления мира и счастья на земле. Эти люди требуют немедленных, решительных для того мер: ученые не дают им желанного ответа; тогда они ищут себе пророка. И вот, когда этот пророк проповедует им, что врачи их ничего не понимают в лечении болезней, что их священники и правители употребляют власть свою и разум только для своей личной выгоды, — они принимают пророка с восторгом, — точно он сказал им больше, чем сами они знали и думали, — и становятся ново-христианами, теософами, толстовцами или чем-нибудь в этом роде».
Как бы то ни было, учение распространилось в разных краях ойкумены. Природу такой востребованности тонко подметил Чехов: «Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода».
«Очень горд», — кратко охарактеризовал его натуру святой Амвросий Оптинский после продолжительной беседы с писателем.
Облегчение принесла лишь пробудившаяся убежденность в необходимости осуществления давней, заветной мечты. О ней Толстой поведал в дневниках, еще будучи 27-летним офицером: «Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности… не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле».
Одна из самых ранних общин была образована (в виде сельхозфермы) разношерстной группой анархистов в местечке Перли недалеко от Лондона в 1896 году. Основой для этого послужила «Братская церковь» Джона Кенворти, литератора, получившего «инициацию» лично от графа Толстого в его Ясной Поляне. Просуществовал данный союз немногим более трех лет, распавшись из-за возникших противоречий. Пока поступали пожертвования от состоятельных сторонников, все шло хорошо, но когда деньги иссякли и толстовцам пришлось самим зарабатывать на жизнь, дух согласия и братской любви испарился.
В США до начала Первой мировой войны влияние русского гуру было весьма заметно в «Социальном Евангельском движении», внутри коего образовалось 75 утопических коммун. Одна из них, «Христианская колония Общего блага» в Джорджии, пыталась жить по заветам учителя. Лев Николаевич, кстати, весьма интересовался ею, переписывался с ее руководителями. Прожила коммуна четыре года.
Американских и западноевропейских (да и русских) общинников-толстовцев подводило абсолютное непонимание крестьянской жизни, им очень трудно давалось «опрощение», являвшееся одним из основных концептов учения Толстого. Плохо получалось претворять в жизнь и «непротивление злу» насилием, и другие оторванные от Христа, искаженные великим писателем евангельские истины. Власти тех стран, где возникали подобные колонии, раздражало нежелание их членов регистрировать личные документы, платить налоги, служить в армии.
Популярность идей, направленных на социальное переустройство, резко упала на Западе в начале Первой мировой. Так, известный американский юрист Кларенс Дэрроу, написавший в 1902-м книгу «Не противься злу», отбросил свое непротивление в одну ночь, поскольку Америка вступила в войну.
Художественные произведения Льва Толстого заметно отразились на творчестве философов и писателей-экзистенциалистов. «Смерть Ивана Ильича» Мартин Хайдеггер взял за одну из отправных точек своей «фундаментальной онтологии». В становлении Альбера Камю, по его собственному признанию, огромную роль сыграли такие тексты, как «Исповедь», «Чем люди живы», «О жизни», «Дьявол», а знаменитый роман Жан-Поля Сартра «Тошнота» прямо перекликается с толстовскими «Записками сумасшедшего».
После Первой мировой войны интерес к Толстому-учителю на Западе уступил место постижению Достоевского. Однако идеи Льва Николаевича долго хранились «в стратегическом резерве». Частично они отразились в ненасильственном движении Мартина Лютера Кинга против сегрегации и расового угнетения, яркими протуберанцами осветили синтетическую «философию» хиппи.