16.08.2021
Материал опубликован в № 5 печатной версии газеты «Культура» от 27 мая 2021 года в рамках темы номера «Остались ли в России поэты и поэзия?».
Современная поэзия переживает не лучшие времена. Сегодня стихи не декламируют на улице, они не ходят в списках, поэты не собирают залы и стадионы. Почему же мы вдруг забыли о поэзии? Что происходит с поэзией в современной Европе? Об этом специально для «Культуры» размышляет Серж Мартен — французский поэт, эссеист, преподаватель французского языка и литературы в Университете Новая Сорбонна.
Вопрос о том, какое место в жизни современного европейского общества занимает поэзия, очень непростой. С одной стороны, понимание, что такое поэзия, варьировалось от эпохи к эпохе. То, что называлось поэзией в XVI веке, естественно, отличается от понимания поэзии в начале XX века.
В XVI веке, во времена «великих риториков», «Плеяды», Клемана Маро (1496–1544; известнейший французский поэт и гуманист эпохи Ренессанса. — «Культура»), поэзия была более конкретной. В ней поднимались, например, темы Италии, ее поэтизация времен Ренессанса, античности, или, например, рефлексировалась травма религиозных войн. А вот в XX веке тематически поэзия оказалась размытой, так что за исключением размышлений о состоянии бывших колоний или опыте мировых войн поэзия стала более экспериментальной и, как следствие, более сложной для восприятия неискушенного читателя.
С другой стороны, всеобщее образование, как известно, привело к разделению культуры на «общую» и «научную». И хотя почти все до сих пор считают поэзию вершиной культуры, сама она, на мой взгляд, ушла из области «общей» культуры в «научную». С чем косвенно связано и то, что поэтические сборники во Франции почти не продаются. В этом смысле поэзия в Европе, мягко говоря, сегодня не самый популярный вид искусства. Да и в школьной среде интерес к ней падает. Не скрою, что мои семинары по поэзии посещают единицы.
Если современных поэтов читают единицы, то песни из хит-парадов слушают миллионы. Но так было не всегда. Еще недавно — в прошлом столетии — всеобщее образование было прекрасным каналом распространения поэзии и средством ее популяризации. Сегодня же ситуация изменилась. И якобы «виноваты» в этом сами поэты, потому как не стремятся быть в хит-параде и не адаптируют свое творчество на потребу массам.
Их стремление завладеть читателем весьма своеобразно — через предложение иной реальности, сильно отличающейся от той, которую предлагает потребительский капитализм, консьюмеризм, с его хит-парадами или символическими премиями. Собственно, в этом вся их «вина». Конечно, есть поэты, служащие этому утопическому капитализму, но, к счастью, есть и другие, по-настоящему большие поэты, протестующие против культурного тупика современности, в который скатывается человечество. И через рефлексию этого культурного тупика они предлагают реальность иного порядка.
Вспомним, например, Анри Мишо (1899–1984; французский поэт и художник. — «Культура») с его «Варваром в Азии», Бернара Ноэля (1930–2021; французский поэт, писатель, литературный критик. — «Культура») с его «Крахом времени» или Анри Мешонника (1932–2009; французский поэт, лингвист, стиховед, переводчик. — «Культура»), писавшего о несвоевременной силе непознаваемой поэзии, о ее ускользании от грубости нашего рассудочного века.
Я весь словно нежность.
Я не знаю, глаза мои словно руки,
Что видят тебя, незнакомца, что я прижимаю
К себе.
Ты — мой незнакомец.
Поскольку меньше я знаю и лучше.
Я знаю, когда я ищу в себе,
Когда я ищу в тебе
Это время, что я лелею
Жизнь, что в моих руках.
(Анри Мешонник, пер. Д. Березний)
Падение популярности поэзии в Европе во многом связано и с событиями XX века, которые сильно повлияли на восприятие поэтического творчества, как и на саму его внутреннюю логику. Еще Теодор Адорно (1903–1969; немецкий философ, социолог, композитор, музыковед. — «Культура») как-то заметил, что после Освенцима поэзия больше невозможна.
Однако я бы позволил себе поправить его: поэзия — это всегда ответ невозможному, и все эти десятилетия она всеми силами стремилась это невозможное нащупать, обдумать, найти подходящую рефлексию. Ведь горе или трагедии оставляют нас без голоса, с одним только криком. Но рано или поздно голос все же зазвучит — он должен зазвучать! — а вместе с ним зазвучат и те чувства, переживания, которые, как казалось, уже давно исчезли, испарились. Скажем, поэт Пауль Целан (1920–1970; немецкоязычный поэт и переводчик. — «Культура») написал блестящую «Фугу смерти» не затем, чтобы свидетельствовать от лица умерших, но чтобы «продлевать их жизнь», каждый раз читая стихотворение. Поэтические строки — словно неисчезающая могила для них.
Объясни мне, любовь, что я сам не могу объяснить;
разве это время, короткое и ужасное,
мне дано только для одних размышлений, в одиночестве?
не для познания любви и не для самой любви?
(Пауль Целан, пер. Д. Березний)
И Герасим Люка (1913–1994; румынский, а затем французский поэт и художник, близкий к сюрреализму. — «Культура») парадоксально подтверждает эту мысль в стихотворении: «Как выжить, не уходя»:
Напрасно
на беспомощном пути
З-Эрос* заговорил
своим беспомощным голосом…
(Герасим Люка, пер. Д. Березний)
*зеро (от фр. zéro ноль)
Только язык способен воссоздать человеческое в том нечеловеческом мире, в котором он оказался. То есть поэзия в ее современном звучании — это вызов миру капиталистической сделки, его потребительскому куражу. И именно оттого она стала для нас так трудна, что мы этим куражом очарованы.
При этом нельзя забывать, что поэзия во все времена пыталась быть голосом общества, превращая его болезненные импульсы в стихотворение, и таким образом как бы заново это общество изобретая. Все же сила хорошего стиха не в том, чтобы сказать все, что хочешь, а в том, чтобы сказать что-то новое, нечто такое, что с новой силой перечеркнет привычные высказывания. В этом смысле Рембо гораздо ближе рабочим Парижской коммуны, чем буржуа в Версале в 1871 году, потому что он решился перечеркнуть привычное — служение элите — двинувшись к рабочему, создавая для этой части общества его собственную стихотворную реальность.
Но важно подчеркнуть, что это движение Рембо к рабочим никогда не было продиктовано желанием угодить массам. Отнюдь. Дело в другом: большой поэт просто не может находиться в вакууме, он всегда готов рискнуть, отзываясь на динамику современности, какой бы эта современность ни была. Собственно, главный риск для него как раз в том, что массификация, движение к тому, чем живут широкие массы, может привести к поэтическим эрзацам, то есть к вторичности. Но почему бы не сделать из самой своей жизни поэму, выражаясь словами Рембо? И тогда само общество может стать стихом, в котором возможно то, что в рутинной жизни оказывается невозможным под гнетом навязанных норм и иллюзорных идеалов.
Тут можно вспомнить и созданный Бодлером образ бродяги, который стал лучшим ответом урбанизации; и Рембо с его пьяным кораблем, показавшим, как колониализм разрушает общество; и Аполлинера, экспериментировавшего с языком в своих поэмах, приближая их к живой разговорной речи. То же в той или иной степени пытается осуществить поэзия современная — дать ответ невозможному горю XX века и невозможному куражу консьюмеризма.
Более того, поэзия, как и другие формы искусства, смотрит в будущее, делает прогнозы, которые нередко оправдываются, как показывает время. Как в середине XIX века многоголосие в поэзии Марселины Деборд-Вальмор (1786–1859; крупнейшая поэтесса французского романтизма — «Культура»), которую обожали Бодлер и Верлен, предопределило движение феминисток, так сегодня стихи Шарля Пеннекена (род. в 1965 году, поэт, музыкант. — «Культура»), мне кажется, предопределяют появление народного голоса, долгое время презираемого неолиберальным медиасообществом. А такой молодой поэт, как Ян Мираль (род. в 1981 году, поэт. — «Культура»), возрождает романсы, в которых предлагает соединить фрагментарные повествования в раздробленном мире (север/юг, христиане/мусульмане, богатые/бедные…) в цельную жизнь.
К слову, в плане форм современная поэзия очень разнообразна, и это еще один урок, который она преподносит нам. Ведь многообразие форм — условие существования поэзии, существования разных голосов поэтов и каждого голоса в отдельности, стремящегося выбиться, обозначить себя в полифонии. Только тот голос приобретает свою значимость, который устанавливает отношения с другими, взаимодействует с другими. И это тот идеал, который не оставляет современная поэзия — дать ответ атомизации современности, которая видится как нечто невообразимое, невозможное — то, чего быть не должно. Поэзия силится даже в языковом отношении вернуть людям утраченную коллективность, напомнить о нашей общности в мире, который сегодня больше напоминает толпу отдельных лиц.
В конце концов, поэзия — это не профессия, сколько бы ее ни пытались сделать таковой. Она противится этим рамкам всеми силами. В ней, конечно, немало случайных людей, графоманов, но, чтобы отделить зерна от плевел, нужно внимательно слушать поэзию во всем ее многообразии. И это то последнее, что я выделил бы в качестве еще одного урока для нас: современная поэзия призывает нас к постоянному вниманию, концентрации.
Подготовил и перевел с французского Дмитрий Березний.
Фотография из личного архива Сержа Мартена.