20.10.2023
Людмила Берлинская — одна из лучших и наиболее востребованных пианисток современности. Ее диски — как сольные, так и записанные дуэтом с Артуром Анселем — регулярно выходят на «Мелодии». В преддверии большого концерта в ММДМ артистка пообщалась с «Культурой».
— В первый день последнего осеннего месяца вы вместе с вашим супругом Артуром Анселем выступите в Доме музыки с весьма любопытной программой. Расскажите немного о концерте.
— Выступление целиком состоит из сочинений Натальи Чайковской, с которой мы дружим и сотрудничаем уже не первый год. Это первый большой публичный концерт, посвященный творчеству композитора. Примерно пять лет назад Наталья обратилась к нам, потому что форма подачи собственной музыки при помощи двух роялей показалась ей весьма любопытной. Заинтересовало это предложение и нас с Артуром, который, помимо того, что является прекрасным исполнителем, хорошо известен и своими замечательными транскрипциями, переложениями различных произведений — в том числе и классической музыки. Так наше сотрудничество с Натальей и началось.
Сам жанр предстоящего концерта для нас весьма необычный, потому что это не совсем классическая музыка в общепринятом понимании данного термина. Мы же — два классических пианиста, которые в основном исполняют широко известные произведения: Бетховен, Шопен, Лист и так далее. А музыка Чайковской находится на стыке жанров — в ней есть и элементы джаза, и оттенки киномузыки, и отсылки к некоторым другим стилям.
Но именно эта необычность нас и заинтриговала, потому что мы с Артуром очень любим открывать какие-то новые формы в исполнительстве. Помимо этого, нам очень импонирует бесспорный мелодический талант Натальи Чайковской: на наш взгляд, предлагаемая ею мелодика не забывается, темы остаются на слуху, но при этом они созданы весьма изысканно и виртуозно. Классическим пианистам данное сочетание весьма интересно, потому что, говоря простым языком, там есть, что поиграть.
Однако мы осознаем, что идем на определенный риск, волнуемся, потому что широкая публика пока еще не очень хорошо знакома с сочинениями этого композитора. Что ж, тем интереснее будет посмотреть на реакцию аудитории, а мы, со своей стороны, постараемся сделать то, что умеем и любим, как можно лучше.
— Два года назад на «Мелодии» выходил ваш совместный с Артуром Анселем диск «Двое», который как раз и был посвящен музыке Натальи Чайковской. Ваши взаимоотношения с нашим прославленным звукозаписывающим лейблом — это вообще отдельная история: альбом 2014 года с музыкой из балетов Прокофьева стал первой новой записью, представленной «Мелодией» со времен распада СССР. И с тех пор вы выпустили на этой фирме более десяти дисков. Чем руководствуетесь при составлении программ для тех или иных релизов?
— Мы очень благодарны фирме «Мелодия», она всегда идет нам навстречу, и дружбой с этим лейблом мы по-настоящему гордимся. В выборе репертуара они предоставляют нам абсолютный карт-бланш. Например, у нас была задумка выпустить серию дисков под общим названием Two Pianos Originals Project, где были бы представлены сочинения, которые писались специально для двух роялей. И с помощью «Мелодии» эта идея была реализована: мы записали три альбома — с русской музыкой, французской и английской.
Также мы порой обращаемся к исполнению невероятно редких сочинений, которые никогда нигде не звучали. Например, записали си-минорную сонату Ференца Листа по найденной не так давно рукописи: она представляет собой переложение для двух роялей, осуществленное Камилем Сен-Сансом. Эта запись вызвала огромный резонанс в мире классической музыки, диск был распродан моментально…
На нашем последнем, вышедшем на «Мелодии» альбоме, посвященном десятилетию нашего с Артуром дуэта, мы соединили произведения двух выдающихся джазменов, творивших в одно время — Джорджа Гершвина и Александра Цфасмана. Этот CD тоже мгновенно смели с прилавков музыкальных магазинов, надеюсь, в ближайшее время его смогут переиздать.
Словом, проекты для студийной записи мы придумываем сами, благо классическая музыка к этому располагает: она предоставляет бесконечные возможности для самореализации. Все зависит лишь от умения правильно и грамотно преподнеси то или иное произведение.
— Понятно, что любовь — штука иррациональная, но все же, от чего зависит привязанность к тому или иному автору? Знаю, например, что одним из ваших любимых композиторов является Александр Скрябин, многие произведения которого неподготовленному слушателю непросто понять…
— Абсолютно с вами согласна. И в отношении Скрябина, и в том, что любовь иррациональна. Надо сказать, у нас с Артуром, как у сольных пианистов, вкусы совершенно разные. По большому счету, наши предпочтения схожи в отношении только одного композитора — Николая Метнера. Это абсолютный гений, который входит в «большую русскую тройку»: Рахманинов, Скрябин, Метнер. А в остальном, каждому из нас близки свои мастера. Артур очень любит Йозефа Гайдна и Анри Дютийё, а я — Франца Шуберта, например.
Однако, когда мы играем вместе — это совсем другая история. Мы хорошо знаем друг друга и представляем, на что каждый из нас способен. Поэтому стараемся выбирать для совместного исполнения те произведения, которые интересны нам обоим. Так, первый наш с Артуром диск, который вышел во Франции, был целиком посвящен музыке Чайковского. То есть, мы начали совместное творчество с фигуры, которая нам обоим очень близка, хотя по отдельности, сольно, музыку Петра Ильича исполняем нечасто.
Несмотря на то, что основные музыкальные предпочтения и привязанности с тобой навсегда, место для новой любви тоже остается. Поскольку, базово не меняясь, вкусы постоянно расширяются. И именно открытость новым впечатлениям, готовность впитывать свежие эмоции заставляют нас развиваться и двигаться вперед.
— Пианист — профессия, стоящая в музыкальном мире особняком. В том смысле, что кудесник классических клавишных инструментов, в отличие от большинства других исполнителей, не имеет прямого визуального контакта со зрительным залом. Каким образом пианист чувствует отдачу, реакцию аудитории, улавливает ее тонкие эмоциональные вибрации?
— Как бы примитивно это ни прозвучало — через музыку. Звуки, исполнение, та внутренняя энергия, которую ты вкладываешь в партитуру — все это имеет значение. Ведь контакт с аудиторией — это действительно довольно тонкая материя: либо он возникает сразу, либо нет. Поскольку налаживать внутреннюю связь с публикой, пробивать невидимую «стену» бывает очень нелегко, и в этом смысле любой концерт в любой стране — это определенный риск.
Многое зависит и от внешних обстоятельств. Конечно, очень важен сам фактор помещения, в котором ты играешь. Например, зал может быть холодным — в прямом, «температурном» смысле слова, плюс архитектура, акустика — эти аспекты, несомненно, накладывают отпечаток на общую атмосферу выступления. Об эмоциональном и элементарно физическом состоянии артиста и говорить излишне — оно совершенно точно передается аудитории на расстоянии, даже если вы на нее не смотрите.
Имеет значение и степень подготовленности зрителя. Например, бывает так, что люди, никогда прежде не слышавшие музыку Шостаковича, реагируют более доброжелательно, чем знатоки-снобы, которым все хорошо известно, и они уже заранее внутреннее заряжены на то, чтобы тебя покритиковать. Но в любом случае, каждое выступление требует от музыканта полной отдачи. Поскольку публика, конечно, бывает и дура, что тут говорить, но ее в любом случае не проведешь.
— Одним из ваших первых наставников был Святослав Рихтер — человек, которого многие склонны считать величайшим пианистом ХХ века. Какие у вас сохранились воспоминания об этом мастере?
— Воспоминания — не совсем верное слово, потому что этот, действительно близкий для меня человек постоянно незримо присутствует в моей жизни. Первые годы после его ухода я об этом не могла ни говорить, ни писать. В дом Святослава Теофиловича я попала совсем еще девочкой, и он, по какой-то только одному ему ведомой причине, взял меня под свое крыло, окружил заботой и вниманием.
Я на многое смотрела его глазами, как это часто бывает в юношеские годы, когда мы — словно пластилин, из которого что-то можно слепить, и многие вещи закладываются именно в этот период. И до сих пор, когда преподаю — а я этим занимаюсь уже много лет, — какие-то моменты почерпываю из бесценного опыта общения с ним, хотя сам Рихтер никогда специально педагогической деятельностью не занимался.
— Рояль — не только самый «демократичный» инструмент, но и один из самых сложных для профессионального освоения. Существуют ли произведения, за которые раньше определенного возраста лучше не браться? Например, есть замечательный фильм «Блеск» с Джеффри Рашем в главной роли, где в одном эпизоде совсем еще юный музыкант во время исполнения Третьего фортепианного концерта Рахманинова двинулся рассудком…
— Возможно, это прозвучит несколько неуклюже, но любой пианист — немножко спортсмен. Когда мы готовим человека к какой-либо профессиональной деятельности, мы вправе рассчитывать, что он для достижения успеха подключит все, что у него есть в запасе. Имеет значение все: организм, физиология, духовная культура, усидчивость, виртуозность и так далее.
Это если мы говорим именно о рояле. Прекрасных исполнителей на этом инструменте сейчас в мире очень много. Причем, блестяще технически подготовленных — тоже огромное количество, каждый может сыграть так, как в начале ХIХ века никому и не снилось. За исключением, возможно, того же Листа. И почти перед любым неизвестным, но подающим надежды музыкантом неизбежно возникают вопросы: что с этим талантом делать, куда деваться, как заявить о себе? Всем ведь хочется играть на сцене, но она не резиновая — места на ней мало.
В связи с этим, пожалуй, главное условие для покорения профессиональных высот — это именно музыкантские качества, которые необходимо в себе постоянно развивать. Да, конечно, есть самородки, вундеркинды, но все равно без определенного базового образования ничего не получится. Важно не только умение стремительно бегать пальцами по клавиатуре, но и понимание того, где человек находится, что он играет и о чем вообще идет речь. Такой подход, как мне кажется, применим к любому вида искусства, не только музыкальному.
Что же касается того, следует ли браться за исполнение произведения, к которому ментально еще не готов? Приведу мнение на этот счет упоминавшегося выше Рихтера. При мне однажды шел разговор о каком-то юном даровании, и Святослава Теофиловича спросили, получится ли из этого мальчика выдающийся мастер, учитывая то обстоятельство, что ребенок этот усердно занимается на инструменте аж с трех лет. На что Рихтер ответил примерно так: «А зачем это нужно? К чему мучить ребенка? Не правильнее ли сначала дать ему возможность прожить какую-то часть своей детской жизни?»
С этим трудно не согласиться. В самом деле: зачем заучивать наизусть «Идиота», если ты научился читать в четыре года? Вопрос ведь не в том, чтобы буква за буквой, слово за словом добраться до конца повествования, а в том, возникнет ли у тебя желание с возрастом эту книгу перечитать?
— Вы все время были окружены музыкантами: ваши родители, а затем — мужья, дети. Многое ли зависит от генетики?
— Вы знаете, генетика — фактор от нас не зависящий, это просто данность. Она может быть или не быть, и определяющим критерием для того, стоит человеку заниматься музыкой или нет, точно не является. Есть немало примеров блистательных музыкантов, которые вышли из абсолютно не музыкальных семей. Это нормально, а возможно, даже более правильно и сильно.
Музыкальная династия — вещь хорошая, но только в отсутствие насилия и принуждения. Не нужно заниматься музыкой, если нет внутренней тяги, если ты вынужден это делать только во имя соблюдения устоявшихся в семье традиций или для того, чтобы порадовать папу с мамой.
Проиллюстрирую на примере своей дочери. Она начала заниматься музыкой безо всякого влияния извне, ее никто не заставлял, и в результате она стала превосходной пианисткой, выступала в Большом зале консерватории, была лауреатом многих престижных конкурсов и так далее… Но в 19-летнем возрасте она сказала мне: «Мама, я этому посвящать жизнь не хочу, насмотрелась уже достаточно, это не мой выбор». В итоге она ушла в другую область, и я очень уважаю не только ее выбор, но и подобный подход в принципе.
— Свойственно ли артисту ощущение абсолютного удовлетворения от проделанной работы? Или пределов совершенству нет?
— Мне лично такое ощущение незнакомо. Другое дело, что здесь многое зависит от случая. Иногда получается то, чего ты сам от себя не ожидаешь, и это, конечно, потрясающе. Но в целом, музыкальное искусство — это постоянный поиск, вечное любопытство: что нового и интересного случится в следующий раз, будь то на сцене или в записи?
Без чувства удовлетворения, конечно, музыканту нельзя, но нередко бывает так, что я слушаю свою запись и сокрушаюсь: «Боже, какой кошмар!» Для того, чтобы первоначальные самокритичные эмоции улеглись, требуется время: потом, случается, послушаешь «другим ухом» и уже не так сильно себя коришь. Но все равно, несмотря на хвалебные отзывы со стороны, если музыкант сам перед собой до конца откровенен, то полностью доволен бывает крайне редко.
— Под занавес нашей беседы не могу не спросить о «Большом космическом путешествии». В этом, одном из лучших детских фильмов 1970-х, вы не только исполнили главную роль, но и спели прекрасные песни «Ты мне веришь?» и «Млечный путь», которые до сих пор звучат на многих радиостанциях. Как вы попали в кино и почему надолго в нем не задержались?
— В то время в СССР в нескольких киностудиях существовали картотеки, и если ребенок в них по той или иной причине оказывался, то в дальнейшем история закручивалась надолго: детей приглашали на пробы, прослушивали и так далее. Именно это со мной и случилось: первый раз меня заметили в связи с фильмом «Чудак из пятого «Б», где хотели снимать в главной роли. Но тогда мой папа восстал против этого, а я, будучи еще совсем маленькой, особо противиться не могла.
Потом меня тоже неоднократно вызванивали, что-то предлагали, и когда уже наступил переходный возраст, я все же решила попробовать. Работа над «Большим космическим путешествием» как раз только начиналась. Я съездила на студию и поняла, что мне это очень интересно — особенно с учетом того, что мне предлагали главную роль. Дома поставила условие: либо я буду сниматься, либо заканчиваю с музыкой. Словом, такая примитивная классика «подросткового жанра» (Смеется).
А дальше все закрутилось само собой. Съемкам в этом проекте я посвятила целый год, который выдался для меня весьма напряженным, поскольку я дала обещание, что занятия музыкой не брошу: трудилась параллельно на два фронта. Музыкальный уровень у меня к тому времени был уже довольно серьезный, поэтому все дома, за исключением мамы, желавшей видеть дочку «звездой», смотрели на эту мою «киноэпопею» несколько косо.
Но в итоге фильм сделали, который, кстати, в окончательной версии весьма сильно сократили. Надо сказать, что я за тот год очень многому научилась. Прежде всего поняла, что такое настоящий, просто-таки адский труд. Конечно, совмещенный с удовольствием, поскольку любое неизведанное для ребенка интересно по определению, но все же порой было тяжко.
Я познакомилась с замечательным композитором Алексеем Рыбниковым, приходила к нему домой, где мы разучивали написанные им для фильма песни. А впоследствии мне этот опыт пригодился и в музыкальной карьере — он дал мне невероятное ощущение свободы, без которого сценическая деятельность просто немыслима.
Фильм, что называется, «выстрелил» — вопреки всем ожиданиям: то, что он станет настолько успешным, никому и в голову не могло прийти. После этого мне посыпались различные предложения от киностудий, но, какими бы заманчивыми они ни были, я поняла, что пришла пора делать окончательный выбор. И я четко осознала, что моя настоящая профессия — это музыка. Впоследствии меня постоянно спрашивали, не жалела ли я о своем выборе. Нет, нисколько.
Фотографии предоставлены Людмилой Берлинской.