Литература

«Вася Теркин? Кто такой?»: как появилась лучшая военная поэма

Валерий БУРТ

21.01.2023

Материал опубликован в августовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

В сентябре 1942-го в «Красноармейской правде» началась публикация поэмы «Василий Теркин. Книга про бойца». Очень скоро стало ясно, что произведение Александра Твардовского — бесспорно, одно из лучших в нашей литературе о войне и русском солдате. Бойцы с нетерпением ждали продолжения, передавали друг другу вырезки из газет со стихотворными строчками, заучивали их наизусть. Теркин обрел невиданную популярность, стал близок каждому.

Хвалили поэму многие, в том числе литературные корифеи. Борис Пастернак охарактеризовал «Теркина» как «чудо растворения поэта в народной стихии». Иван Бунин выразил небывалый (для него) восторг, заметив: «Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».

Строки Твардовского легки, проворны, ритмичны, несмотря на то, что поэма писалась долго и трудно. Бывало, взбудораженный руганью критиков, вконец расстроенный, он отставлял перо в сторону, потом, терзаясь сомнениями, брал в руки вновь. Ответственный, совестливый «отец» не мог отказаться от своего «ребенка», задорного, неунывающего героя, уроженца Смоленской глубинки.

Известно, что в отечественной литературе «Василий Теркин» существовал и раньше, являясь к читателю в ином обличье. В вышедшем в 1892 году романе Петра Боборыкина тезка и однофамилец главного персонажа Твардовского — предприимчивый купец. Когда-то книгу о нем хотя бы раз держали в руках едва ли не все русские книгочеи, но после революцию ее по понятным причинам забыли.

Вспомнил о ней некий дотошный читатель поэмы Александра Твардовского и в письме упрекнул: «Неужели вами руководило соображение родственности этого, уже описанного, типа и созданного вами? Но ведь это оскорбление для бывалого солдата Васи Теркина!».

Александр Трифонович в ответ сообщил, что о романе узнал уже тогда, когда значительная часть поэмы была напечатана и что совпадению имен героев он никакого значения не придал: «Просто есть такая русская фамилия Теркин, хотя мне раньше казалось, что эту фамилию мы «сконструировали», отталкиваясь от глаголов «тереть», «перетирать» и т. п.».

Колоритный персонаж появился на свет во время советско-финской кампании, когда будущий главред «Нового мира» работал корреспондентом газеты «На страже Родины». После того, как Твардовский и его коллеги придумали Теркина, тот стал периодически фигурировать на страницах издания.

Полнокровный, живой образ русского солдата поэт собирался создать позднее и уже сделал предварительные наброски. Но не только «классический» портрет служивого, неунывающего весельчака-балагура был предметом его творческих раздумий. Спустя несколько лет, в годы еще более страшной войны, Александр Твардовский в одном из стихотворений-воспоминаний напишет: «Из записной потертой книжки / Две строчки о бойце парнишке, / Что был в сороковом году / Убит в Финляндии на льду. / Лежало как-то неумело / По-детски маленькое тело. / Шинель ко льду мороз прижал, / Далеко шапка отлетела. / Казалось, мальчик не лежал, / А все еще бегом бежал, / Да лед за полу придержал».

Что же касается бойца Василия, то его пришлось задействовать на других фронтах. О начале Великой Отечественной Александр Трифонович узнал в подмосковной деревне Грязи, где «только что устроился… с надеждой на доброе работящее лето со своими бумагами и тетрадками». Планы рухнули, и он отправился на войну на второй день после того, как прогремели ее первые залпы. Писал репортажи, стихи, тяжело переживал, горько недоумевал, спрашивая себя о том, почему Красная Армия так долго отступает и несет чудовищные потери: «О чем бы я ни думал, я вновь возвращаюсь к мысли об Иване, на которого свалилась вся тяжесть войны».

Своей работой был поначалу недоволен. Однажды «невыполнением боевого задания» вызвал нарекания главного редактора, в чем тут же повинился: «В первой поездке я с непривычки (потому что ничего подобного не видел в Финляндии) немного опешил и вернулся без единой строчки».

К тому времени он являлся, ни много ни мало, лауреатом Сталинской премии, полученной за поэму «Страна Муравия», но это обстоятельство никак не выделяло его среди других военкоров. От него, как и от всех товарищей по ремеслу, требовалось писать просто, незатейливо, непременно с оптимизмом и без всякого новаторства. А хотелось творить по-настоящему, оставить для истории и литературы правдивые, незабываемые образы солдат, каждодневно и еженощно делавших свою трудную, смертельно опасную работу.

Времени на сочинение стихов почти не было, но какие-то часы и минуты для пронзительной военной поэзии Твардовский выкраивал. В его строчках страшное лихолетье отражено не менее реалистично, чем в «лейтенантской прозе» или написанных фронтовиками мемуарах.

А сколько разрушено крова,

Погублено жизни самой.

Иной — и живой и здоровый —

Куда он вернется домой,

Найдет ли окошко родное,

Куда постучаться в ночи?

Все — прахом, все — пеплом-золою,

Сынишка сидит сиротою

С немецкой гармошкой губною

На чьей-то холодной печи.

Поник журавель у колодца,

И некому воду носить.

И что еще встретить придется —

Само не пройдет, не сотрется, —

За все это надо спросить…

О войне поэт не перестанет писать и впоследствии. Она его не отпустит, будет настигать в периоды раздумий-переживаний, заставит мысленно отождествлять себя с теми, кто уже никогда ничего не скажет: «Я убит подо Ржевом, / В безымянном болоте, / В пятой роте, / На левом, / При жестоком налете».

Твардовский беспрестанно переезжал с места на место и всюду слышал надсадный вой и оглушительный грохот сражений. Репортерская доля тоже была трудной и опасной. Однажды поэт-военкор чуть не погиб во время авианалета. Позже шутил по этом поводу: «Планшеткой голову от бомб прикрывал. Помогло».

В мае сорок второго побывал в Москве и, захватив наброски к поэме, собирался основательно взяться за любимое дело, намереваясь при этом ни в коем случае не обойтись «без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».

Печатать «Василия Теркина» начали в разгар великой битвы на Волге. Ценными советами и замечаниями помогала автору жена Мария Илларионовна, которая с дочерьми находилась в эвакуации в Чистополе. Перед публикацией он обычно посылал ей фрагменты, а супруга немедля реагировала. Обнародование строф поэмы принесло Твардовскому и его герою невиданную славу. «Теркина» читали по радио, перепечатывали центральные газеты, в том числе «Правда». Фронтовики, думая, что Василий — реальный персонаж, завалили автора письмами, в которых просили дать адрес легендарного солдата, чтобы написать ему, подружиться с замечательным русским парнем.

Вася Теркин? Кто такой?

Скажем откровенно:

Человек он сам собой

Необыкновенный.

При фамилии такой

Вовсе неказистой,

Слава громкая — герой —

С ним сроднилась быстро.

Видимо, не ожидавший такой популярности Твардовский был даже немного смущен, писал жене: «Я понимаю, на нашем безрыбье здесь возможна переоценка. Но факт налицо: я здесь что-то угадал. Есть что развивать, наращивать… Если война не сомнет меня (психически), если я одолею ее мучительным писанием, то я буду серьезный автор и смогу послужить Родине».

Однако вскоре коммунистические идеологи разглядели в произведении «недостаточную партийность», их возмутило, что здесь нет ни слова о руководящей роли ВКП(б). Да и та самая правда фронтовой жизни, описание тяжкого солдатского быта, картины мучительных отступлений двух первых лет войны ставились Твардовскому в вину…

Шел наш брат, худой, голодный,

Потерявший связь и часть,

Шел поротно и повзводно,

И компанией свободной,

И один, как перст, подчас.

Полем шел, лесною кромкой…

Шел он, серый, бородатый,

И, цепляясь за порог,

Заходил в любую хату,

Словно чем-то виноватый

Перед ней. А что он мог!..

Выговаривали и за то, что бойцы в поэме славят не Сталина, а Отчизну: «И дождался, слышит Теркин; / — Взвод! За Родину! Вперед! / И хотя слова он эти — / Клич у смерти на краю — / Сотни раз читал в газете / И не раз слыхал в бою, — / В душу вновь они вступали / С одинаковою той / Властью правды и печали, / Сладкой горечи святой».

Упоминаний о Сталине нет ни в письмах Александра Трифоновича, ни в его дневниковых записях военных лет. Поэт справедливо полагал, что в атаку наших солдат поднимало не только имя вождя. Иногда пригождалось и обычное матерное выражение, которое для русского человека — в любом горячем деле верный помощник: «Что в бою — на то он бой — / Лишних слов не надо; / Что вступают там в права / И бывают кстати / Больше прочих те слова, / Что не для печати».

Как бы то ни было, готовившееся в Воениздате печатание двухмиллионного тиража поэмы было отложено без разъяснений.

В декабре 1943 года Твардовский написал письмо секретарю ЦК, кандидату в члены Политбюро Георгию Маленкову: «На «Теркина» пала тень неизвестного, но столь авторитетного осуждения… и журналы, обращаясь ко мне за стихами, стали просить «что-нибудь не из Теркина». Редактор фронтовой газеты, где я работаю и где Теркин печатался по мере написания новых глав, попросту сказал мне: «Кончай».

Приехав в Москву, аудиенции у Маленкова не дождался, однако и в немилость у высшего руководства не впал. Продолжил трудиться и как поэт, и как военкор, а по поводу любимой поэмы сетовал в рабочей тетради: «Теркина до поры до времени мне не «рубать». Личные записи той поры отражают широкий диапазон настроений — от мрачно-отчаянного «ничего не пишется» до исполненного оптимизма предчувствия: «В работе, может быть, еще я воскресну».

Жена его приободряла: «Сам ты в эту болезнь вошел, сам из нее и выйдешь. Я твердо знаю одно: ты с делом справишься, ты замечательный поэт; в твоей работе ты железный, терпения у тебя на сорок монастырей хватит».

И она была права, вслед за черной полосой последовала белая: поэму продолжили печатать, а Твардовский вместе со своим главным героем дружно воспрянули. Теперь поэт если и глядел в будущее с тревогой, то имела она совершенно иной эмоциональный оттенок: «Я порой стою, как над пропастью, — страшно и сладко думать, что еще удастся… повысказать».

На первом послевоенном заседании комитета по Сталинским премиям генсек по традиции решал, кого первым делом продвинуть в лауреаты. Александр Фадеев рассказывал потом автору «Теркина»: не увидев в списке Твардовского, Сталин удивился, а ему сказали, что поэма, дескать, не завершена, еще печатается в периодике и вообще неведомо, чем там все закончится.

Однако вождь уже все решил: «Не думаю, чтобы он слишком испортил ее при окончании», — и своим красным карандашом вписал нужную фамилию в список представленных к Сталинской премии 1-й степени за 1944–1945 годы.

Поток читательских писем тем временем не иссякал. Кто-то просил, а кто-то требовал, чтобы Теркин оставался у всех на виду, принимал участие в обустройстве послевоенной жизни. Одни читатели отправляли его в колхоз или на стройку, другие хотели, чтобы он остался в армии, обучал молодых солдат.

Были и те, что присылали стилизованные «под Твардовского» строчки: «Может, он сейчас в забое / Выполняет норму втрое, / Чем дают ему по плану? / Может быть, подходит к стану, / И с веселой поговоркой, / Всем известный Вася Теркин».

Спустя годы Александр Трифонович показал героя в новой поэме — «Теркин на том свете». И опять пришлось пройти сквозь тернии жестокой критики. Но это уже была совсем-совсем другая история…

Источник