07.12.2022
Четвертого декабря состоялся показ фрагмента учебной постановки «Снегурочка» Академии кинематографического и театрального искусства и прошел мастер-класс Никиты Михалкова.
Мастер-класс был построен в форме диалога мэтра и слушателей Академии.
— Михаил Чехов говорил: слово ничего не значит, имеет значение рождение слова. Слово обретает энергию, значение и смысл, только когда я вижу, как это слово рождается, — важно, почему я говорю, что происходит со мной до того, как слово вымолвлено, произнесено… Именно этим — переживанием, а не представлением — отличается русский театр, русская школа от других театров. Сегодня вы представили тяжелейший материал — сказку, наив, лубок, но что я вижу? Готовый фабрикат, оказавшийся чем-то внешним. О чем это? Она ему нравится, а он ей?
— Она слушала его песни — и полюбила их… — отзывается сыгравшая главную роль слушательница.
— Вы понимаете, что от энергии сказанного зависит всё? Если я не рождаюсь изнутри того, что потом проговорю, ничего не произойдет! Когда шлепаете слова, я могу отвлечься, заговорить по телефону; вы должны заставить меня пытаться понять ваши отношения, что там дальше…
— Слушать песни
Одна моя утеха. Если хочешь,
Не в труд тебе, запой!
— Сколько в этих фразах заложено! Они его выманивают к ней, понимаешь? Как дальше?
— А за услугу
Готова я служить сама. Накрою
Кленовый стол ширинкой браной, стану
Просить тебя откушать хлеба-соли,
Покланяюсь, попотчую; а завтра
На солнечном восходе разбужу.
— Сколько здесь возможностей!.. «Разбужу» — значит, уснут вместе? Я здесь, железно, должен испытывать и то, что он, и то, что она! Вот это неосязаемое, внутреннее, живое, мужское и женское, оно должно быть ощутимо, этот эротический диалог! Мы можем все оформить с точки зрения костюма, сцены, но если вы меня не держите изнутри, не даете возможность подглядеть за вашими чувствами, лишь показывая их, — это может быть, но это не то, что я лично люблю, — концентрация и энергия, энергетическое влияние на зрителя, из чего вырастает создание атмосферы.
Что такое великий артист? Михаил Чехов играет Хлестакова. Во время спектакля у него отрывается брючная штрипка, и он понимает, что в зрительном зале все смотрят на нее и ждут, как он споткнется… Продолжая играть, он отрывает штрипку, подлетает к комнатному цветку и завязывает на нем бантик! Гриценко в Театре Вахтангова, весь заклеенный диким волосом, с носом, в гриме, скатывается по лестнице, падает под диван и, вылезая из-под дивана, понимает, что у него отклеился ус. И, продолжая играть, он набирает, набирает энергетику, срывает бороду, усы, парик и заканчивает под грохот аплодисментов, превратив нелепую катастрофу в режиссерский прием. Это — внешние, а были тончайшие вещи — когда Гриценко играет «Живой труп», а тот спивается, постепенно опускается… Гриценко заклеил свой носовой платок столярным клеем, как соплями, чтобы достать и не суметь развернуть, а это физиологическое ощущение, передаваемое зрителям, оно очень важно. Если режиссерам удается включить у публики биологическую память, создается важнейшее условие влияния на зрителя… Как дать ощущение страшного мороза?
— Ежиться!
— Шевелить пальцами ног!
— Так… не очень видно, ну ладно!
— Руки погреть!
— Посмотрите, вы рассказали о внешнем, а бывает отражение, которое сильнее самого луча. Например, вот в кадре заиндевевший автомобиль и ребенок с влажными губами, которого просят его замок поцеловать. Понимаете как это?
— Мороз по коже!
— Именно, ведь мы знаем, что тут будет и это будит нашу биологическую память. А вот, скажем, жара; на обочине шоссе в поле стоит черный лимузин, а от асфальта идет испарина и человек движется по нему к машине и мы уже знаем, что даже если обернет руку платком и откроет его, что будет, когда он сядет. Можно делать впрямую грубые вещи, но чем тоньше то отражение, что сильнее луча, тем мощнее воздействие и талант. Это, в первую очередь, касается актера — потому, что деталь, пластика имеет гигантское значение. В этом спектакле очень много движения… но я вижу как вы приходите в заданную мизансцену, все эти швы, а так как ничто не цепляется, получается определенное жульничество — как с воришкой, хлопающим тебя по одному плечу, чтобы извлечь бумажник из другого кармана — так и здесь, где не вытекает одно из другого, приходится отвлекать зрителя от перемены мизансцены. Забудьте об оправданиях, дескать зритель этого не видит!
На сцену поднимаются трое артистов, тут же обнаруживается теннисный мячик. Требуется молча «заряжать» его подаваемыми Михалковым репликами и с соответствующей подачей настроения, бросать партнерам. Предлагаемые обстоятельства: ночь, девушка приводит домой парня. Оказывается, в квартире не спит отец. Ребята и мяч легко справляются с бытовыми подачами «где была?», «кто это такой?», «ты с ума сошла?», но спотыкаются о тонкую акцентировку: «так мне уйти?» и «решай сам!»
— Понимаете? Это то, о чем мы вообще не думаем, — резюмирует Михалков, — Представляете, какое здесь количество возможностей и необходимостей для спектакля? На девяносто процентов мы не думаем о том, как использовать инструмент, который Господь нам дал, наше тело, то, что Михаил Чехов называет психологическим жестом! В кино эта возможность позволяет заменить две страницы текста крупным планом, одной деталью. У Трюффо в солнечный день женщина в слезах выскакивает из дома, садится в машину и включает дворники — ее слезы ассоциируются для нее с дождем, она не понимает насколько она возбуждена и от нее включается психофизика зрителя, мы то видим лучше — это не дождь, а слезы. Если мы проникаем в глубину состояния человека, во взаимоотношение характеров и характер взаимоотношений, — это все должно существовать в гармонии — психологический жест и рождение слова, энергия слова и энергия взгляда.
Мы разбирали историю со «Снегурочкой» — те же слова, ничего как-бы не изменилось, но изменилось все — когда мы стали искать наполнение этим словам: почему каждый из них говорит именно это, что является импульсом сказать это, а ничто другое… Мы играем наив, девушку и парня, так наполните мне их полом, внутренним движением! За этим стоит то, что не договариваю, не довожу до конца; можно накрыть все единым материалом, движением, танцами, хороводами, но насколько интереснее видеть зрителю невидимое, то, что он подглядел — тогда он почувствует себя соучастником и включится в проживание. Если десять минут на сцене совпали с десятью реальными минутами в зале, когда они соединились — это уже очень хороший спектакль. Почему он возникает? Я своей энергией его сюда завлек, заставил слушать, внутренне, энергетически рождая каждое мое слово и именно об этом Михаил Чехов говорил: «Слова не значат ничего!»
Можно обмануть зрителя? Можно! Интересно ли актеру делать то же самое? Только если оно вновь осознано, перелопачено, имеет другую концентрацию и новое значение. Как только мы начинаем раскапывать эту породу, начинаем находить новые решения, которые могут быть проще — в одном движении, взгляде. Все, что вы нафантазировали себе за пятнадцать минут, прежде чем войти сюда — идет ли на улице дождь, или стоит жара, с чем пришли, куда и как, забрав все, чего нет на сцене или в кадре, — поменяет рисунок сцены, даст вам абсолютно новые краски и это касается всего…
Когда вы разбираете пьесу Чехова, «Чайку», понимаете отношения в семье? Есть мама и любовник-писатель — хороший, а человек так себе, хороший сын — хочет писать, но не получается и это умножается на ревность к маме, которая живет с успешным человеком… Когда пишу, кажется, что талантливо, рыдал, мне так нравилось и Нине Заречной, когда репетировали, и мы были счастливы, а когда начинаются «львы, орлы и куропатки» я все понимаю и вижу маму, которой так стыдно, а она прячет это, разрывающуюся между сыном и успешным любовником, который тоже все понимает. Сколько здесь всего, какая игра, какой закручивается клубок отношений… И вот, наконец, мой рассказ напечатали вместе с его вещью. И он приезжает, привозит этот журнал. И я вижу, что свой рассказ прочел, а мой даже не разрезал, а почему, кто скажет? Потому, что если разрезал, должен высказать свое мнение, а обижать не могу — маму его расстрою… Сколько здесь всего и Чехов ничего этого не пишет, но дает увидеть — я говорю о великой драматургии, в которой можно и нужно искать-искать. Вот «Снегурочка» — казалось бы, лубок лубочный, невероятно простые вещи и все о любви, но если их не разбирать, а заполнить физическими действиями — ничего не получится. Есть вопросы?
— А за что вас из Щуки отчислили?
— За съемки. Я схитрил — мог вернуться, просто подойти к Захаве, объясниться, но уже хотел уйти в режиссуры и решил, что прийти туда обиженным мне выгодней.
— Какие фильмы порекомендуете для просмотра слушателей?
— «Ноль по поведению» Виго, «400 ударов» и «Стреляйте в пианиста» Трюффо, «На последнем дыхании» Годара, «Пять легких музыкальных пьес» Рейфелсона, первая часть «Крестного отца», «Дети небес» и «Мухаммад: Посланник Бога» Маджида Маджиди, «Самурай» Мельвилля, «Бердмен» — посмотрите, поговорим и еще дам…
Общее состояние режиссуры, кино и театра упало очень низко. Зрителя отучили от серьезного уважительного разговора и огромное количество людей в стране к этому привыкли — они ждут поржать, а если есть медийная фигура — полный успех, это развращает ужасно и я призываю вас относиться к профессии не так, как сейчас уже привыкли.
— В чем отличие игры на сцене и перед камерой?
— Разницы никакой: ты играешь или хорошо, или плохо. Я работаю в кино абсолютно театральными методами, репетирую неделями и очень быстро снимаю. Бывает, как бы репетирую на площадке и актеры не знают, что я их снимаю… Если вы имеете ввиду театральную подачу — так, что бы тебя слышали в последнем ряду — это одно дело, но, поверьте, если ты зрителя взял — можешь шептать на сцене и тебя услышат, а как его взять — это другое дело.
— Верите ли вы в возрождение кино и театра?
— Тридцать лет поисков комфорта и отношение к жизни в зависимости от качества развлечения все ниже и ниже опускал общий уровень. Посмотрите, чему люди смеются на КВН или «Аншлаге» — человек на сцен понимает, что это хавают, ему не надо думать дальше… Звучит ужасно: будущее страны сейчас решается на войне — хотим мы или не хотим, страна разделилась на тех, кто понимает, что происходит и тех, кто не хочет понять — так, как было, дальше уже не будет. Величайшие качества народа — терпение и жертвенность — были снивелированы, мы проходим ужасные испытания, чтобы они начали возрождаться. Антоний Великий сказал: «Придут десять больных придут к одному здоровому и скажут: «Ты болен, поскольку не таков, как мы!» Если мы сумеем этому осознанно сопротивляться, то будет возрождение и кино, и театра, и всего на свете.
— А если не сумеем?
— Нас просто не будет. На кону стоит все — чем раньше и чем больше людей это поймут, тем больше надежд, что сумеем вырулить. Очень наивно думать, что русский солдат сможет хорошо воевать за деньги — это бред, это хрень. Они, может, нужны ему, только этого мало, чтобы воевать нужно что-то большее. В том числе знать, что здесь, за его спиной не Киркоров топчется на кресте и КВН безобразный, и тусовка тусит, и огромное количество спящих, и огромное количество уехавших отсюда богатых, обласканных… на чем они сейчас пытаются заработать? На нелюбви к тем, кто их любил. Мы столько лет прожили в эрзаце, в ненастоящем, благополучие нас развращает — мы начинаем зависеть от него и только через преодоление возникает что-то настоящее; ужас в том, что за тридцать лет нас научили не отличать настоящее от ненастоящего.
После общения со слушателями Никита Сергеевич ответил на вопросы «Культуры»
— «Снегурочка» поставлена в духе «театра представления», но ваши слушатели затратили много усилий и ими был достигнут определенный результат…
— Эту работу нужно продолжать — тут у меня никаких сомнений нет, она будет доведена до более высокого уровня и играться в Москве и других городах. Само ста пятидесятилетие великого Островского является стимулом довести ее до ума.
— Недавно Николай Бурляев заявил о создании Культурного фронта, в который вошло большинство творческих объединений страны, включая Союз кинематографистов. В чем вы видите его созидательную повестку?
— Кончаловский очень точно сказал: русская культура сохраняет сегодня европейскую культуру, стремительно разрушающуюся. Фронт знаменует желание сформулировать какую-то конкретику: что мы хотим сохранить, чего добиваться? Невозможно видеть как постоянно уродуется классика, отмечаются картины в которых звучит лишь нелюбовь к своей стране, своему народу… Надо встряхнуться, оглянуться и дело вовсе не в том, что бы все время снимать классику, а просто понять: какие смыслы мы ищем в том, что мы делаем.
— Когда планируется проведение Московского международного фестиваля?
— Надеюсь, в апреле. Это самое удобное время с точки зрения и погоды, и отсутствия конкуренции со стороны других фестивалей.
Фотографии предоставлены Академией Н.С. Михалкова.