14.09.2022
13 сентября на 92-м году из нашей жизни ушла живая легенда мирового кино. Имя Жан-Люка Годара знакомо даже тем, кто не видел ни одной картины французской новой волны, которую он — в полном смысле слова — олицетворял. Все произошло внезапно: в шестидесятом на экранах выстрелила дебютная полнометражка известного критика, тут же ставшая иконой киноязыка и родины десятой музы, — «На последнем дыхании» Франция вырвалась на пленэр, предъявив изысканность и ясность высказывания, прозрачность сцен, сюжетов, семантических границ, головокружительную спонтанность ландшафта и непроницаемую тьму фланирующих парижан.
Жонглируя цитатами Бергмана, Фуллера, Ланга, Фолкнера, Рильке, Арагона, насвистывая Моцарта и Баха, Жан-Люк покорил мир воздушной скорописью и исчерпывающей объективностью незабываемых мгновений. Каждый поворот сюжета складывался будто бы из импровизации неожиданных для самого автора обстоятельств; Годар заявил себя мастером, культивирующим не изображение и монтаж, а некий тотальный фокус перевоплощений: точки съемки — в универсальную точку зрения, автора — в идеального зрителя и, наконец, зрителя — в истинного режиссера.
Вспорхнув на пьедестал вундеркинда-просветителя, Жан-Люк внезапно сменил почерк — симпатизируя Ситуационистскому интернационалу Ги Дебора, режиссер пытался быть «реалистом — требовать невозможного». Бунтарь обнажил ужас «общества спектакля» в судьбе зомбированного киллера, «Маленького солдата» и честной проститутки, пытавшейся «Жить своей жизнью», затем обнажил природу тотального бунта в «Карабинерах», «Банде аутсайдеров», «Уик-энде», но истинно пророческими стали мрачный «Альфавиль» и олимпийское «Презрение», обозначившие крах иллюзий грядущего мая 68-го года.
В начале семидесятых Годар сошел на обочину, в полумрак маоистского шаманства открыточных «политических фильмов», а вернулся к публике десять лет спустя с безыдейно-содержательными и пластически атмосферными шедеврами остывающей эпохи.
После картин «Спасай, кто может (свою жизнь)», «Страсть», «Имя: Кармен» мастер выпустил просветительский четырехсерийный мини-шедевр «Истори(и) кино», а завершающим аккордом большого стиля стала «Новая волна» 90-го. Пришла пора нефигуративных философем по мотивам сгущавшихся сумерек Европы — «Германия 90 девять ноль», «Дети играют в Россию», «Моцарт — навсегда».
Последним программным высказыванием мастера стала фреска «Прощай, речь» 2014 года. Годар отмечал, что телевидение потеснило кинематограф в силу бюрократической инерции занимающихся им чиновников: это похоже на то, как если бы взбунтовавшиеся почтальоны стали сами писать письма, которые разносят по адресам… В еще большей степени это верно для эпохи интернета, где каждый пользователь явился и депешей, и почтовым отправителем, и случайным получателем безадресных посланий… Возможно ли кино в хаотизированном мире? Лучшим ответом может стать осмысление гигантского (более ста тридцати лент) творческого наследия мастера.
Всю жизнь избегавший признаний коллег и приязни публики, Жан-Люк Годар остался продышавшим ХХ век киноизобретателем, человеком-ренессансом, ныне перевоплотившимся в пророка постцифрового творчества, стартовавшего финальным пробегом «На последнем дыхании»…
Post Scriptum: Годар о кино
«В кино мне кажется интересным то, что ничего не нужно придумывать… оно способно быть немного всем на свете. Кино — это детство искусства… Это живопись, которая может быть услышана как музыка».
«Я думаю, что кино делается не для того, чтобы провести два приятных часа в узком кресле бок о бок с другими людьми, кино делается для того, чтобы мыслить, и глупый фильм даже лучше наводит на мысли, чем фильм хороший» .
«Все, что нужно для фильма, — это пистолет и девушка».
«Чтобы делать кино, достаточно снимать свободных людей».
«Искусство — это то, что позволяет обернуться, увидеть Содом и Гоморру — и не погибнуть».
Фотографии: AP/ТАСС; IMAGO/UNITED ARCHIVES/ТАСС
Источник