22.05.2024
Знаменитый литературовед, идеолог русского духовного возрождения Вадим Кожинов еще во времена перестройки отметил, что среди советских кинематографистов волю к созиданию проявили считанные единицы, и прежде всего — Глеб Панфилов. Наши деятели искусств, даже наиболее талантливые, в абсолютном большинстве своем либо пассивно обслуживали давно сформировавшиеся интересы массового зрителя, либо выступали как генераторы прихотливых грез интеллигенции и властей. Глеб Анатольевич в ту пору полностью сконцентрировался на трезвом анализе актуальных процессов и системно проектировал будущее, а вместе с тем ратовал за то, чтобы идейные враги внутри страны если и не помирились окончательно, то хотя бы внимательно выслушали друг друга; чтобы живая история великой страны стала менее идеологизированной, чтобы «простолюдины» получили в нашей культуре право голоса и из героев анекдотов для бомонда превратились в мудрых, а то и вещих собеседников для верхов. При этом Панфилов, ни ранний, ни зрелый, не скатывался в навязчивую публицистику, ничуть не поступался художественностью.
В «Начале», которое едва ли поддается однозначной трактовке, Панфилов осторожно исследовал сформировавшееся у нас через полстолетия после революции общество. Психически активная (скорей, аффективная) ткачиха Паша Строганова представительствует тут от лица простого народа, а противопоставляется ей группа утонченных интеллектуалов-кинематографистов. И главная героиня, и антиподы силятся воспарить над бытом, претворить его в художественные образы. Паша играет в драмкружке Бабу-ягу, а профессионалы тщательно воссоздают на экране обстоятельства жизни и смерти Жанны д’Арк (которая тоже вроде как из простонародья).
С одной стороны, одухотворенная русская женщина превосходно вживается в образ легендарной девы-патриотки (вполне в русле советской идеологии, предписывавшей «рабочим и крестьянам» возможности неограниченного духовного роста), но с другой, Прасковья скверно ведет себя в быту, пытаясь увести от законной супруги (и ребенка) недотепу Аркадия. При этом искренне не понимает, почему так делать нельзя и отчего супружеские узы вкупе с родительским долгом нерушимы и святы. Здесь Панфилов и его опытнейший соавтор, кинодраматург Евгений Габрилович настолько тонко и глубоко подвергли критике советскую действительность, что все здешние диссиденты должны были бы этому аплодировать. Однако последние ничего «крамольного» в фильме не нашли.
«Неправда ваша, — как бы обращается к элитам правоверный коммунист Панфилов, — простой человек может легко научиться всему из того, что сознательно впитал за книгами и в учебных аудиториях интеллектуал. Однако пролетарию «без рода-племени» не дано приобщиться к тому, что передается лишь в семье, от рождения смешивается в сообщающихся — материнском и отцовском — сосудах. Полемически заостренное «Начало» при правильной трактовке выдерживает сравнение с любым произведением отечественного и мирового киноискусства, а вдобавок убедительно комментирует сегодняшнюю борьбу за традиционные ценности.
История их знакомства, сближения, многолетнего союза и почти одновременного ухода из жизни достойна классического романа. Она настолько же поучительна и красива, насколько драматична. Очень скоро опознав супругу как самое значительное в жизни «приобретение», Панфилов сначала служил ее высокому таланту как благородный и героический рыцарь, а потом, столкнувшись с идеологической косностью и производственными трудностями, решил немного понизить собственный статус, оставшись рыцарем, но выписавшись из героев. Снижение постановочного уровня, интенсивности художественного поиска было обусловлено тем, что требовалось перво-наперво сохранить душевные силы для сугубо семейных взаимоотношений, общения с родными-любимыми — женой и сыном.
Поклонников отечественного кино удручает лишь то, что безупречные (кто-то скажет «гениальные» и, наверное, будет прав) картины «В огне брода нет», «Начало» и «Прошу слова» (1975) не стали прологом к столь же ярким картинам. В дальнейшем мэтр стал осторожней, экономней, концептуально скромнее. По-прежнему снимал нечасто, хотя и достаточно регулярно, однако его последующие режиссерские работы не идут ни в какое сравнение с тремя ранними шедеврами.
Глеб Анатольевич даже успел срежиссировать короткометражку под названием «На съемках «Андрея Рублева» (вот откуда, судя по всему, тянется линия средневековой фактуры в «Начале»). Запрещенный к показу в СССР, однако имевший на фестивале в Канне оглушительный успех фильм Андрея Тарковского послужил чрезвычайно заразительным примером. Идея сделать нечто подобное с Чуриковой в главной роли Панфилова наверняка посещала. Безусловно, Инна Михайловна заслуживала и Золотую пальмовую ветвь, и «Оскара», но никакого внятного посыла и художественного смысла кинокартина про храбрую, самоотверженную француженку XV века в СССР 1970-х иметь не могла. Одно дело — не поставленный Шукшиным «Степан Разин» (тоже ведь явно инспирированный «Рублевым»), другое — экспортно ориентированная «Орлеанская девственница».
«Мысль материальна, душа тоже материальна и даже, как говорят, имеет вес. Знаете, что нематериально? Время! Оно идет, но взвесить его невозможно. Остановить — невозможно. Схватить — невозможно. Можно запечатлеть миг и поставить под ним точное время, а взвесить — нет. Самое таинственное понятие в жизни. Ему подчиняется все, ибо с течением времени все изменяется», — в этом и других похожих высказываниях Глеб Анатольевич выразил себя как потрясающе точный философ. Конечно же, он с его вкусом, отношением к подлинной киногении не мог не осознавать своей сдачи художественных позиций, но это — отнюдь не основание для того, чтобы бросать в него камень. Сначала в жизни мастера были здоровое честолюбие и великое кино, потом их сменило смиренное служение гениальной супруге и горячо любимой семье. После членства в КПСС появились вполне добротные картины про убийство царственных страстотерпцев, экранизации творчества Солженицына.
Он переосмысливал и как бы заново проживал прошлое — честно, мудро, без истерик и конвульсий напоказ. Партийный билет прилюдно не жег, над «совками» задним числом не насмехался.
После эпохальной ленты «Прошу слова» ему фактически поручили снять картину о проблеме нонконформистов, диссидентов, об их внутренней, затаенной драме. Панфилов искренне хотел разобраться в этой проблематике, но родившийся в муках фильм «Тема» положили на полку. По правде говоря, получился он неважным, совершенно не удался, и, похоже, как раз по этой причине во времена перестройки немцы наградили его главным призом Берлинского кинофестиваля.
Судьба этого, реализовавшегося едва ли на четверть гения, одного из самых достойных граждан нашей страны в сфере культурного строительства, поистине беспрецедентна. Можно ли назвать ее счастливой? Об этом мы уже никогда не узнаем, но в любом случае будем помнить талантливого постановщика, сценариста, философа, теоретика киноискусства Глеба Панфилова — с огромной благодарностью за его созидательную волю.