06.02.2024
Материал опубликован в январском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Эта книга была впервые издана в Австрии в 2021-м, в год 200-летия самого известного за рубежом русского гения. В России она вышла в 2023-м — в образцовом переводе Наталии Хольцмюллер и замечательном графическом оформлении Никаса Сафронова.
Кто в молодости не радикал…
«Широк Достоевский, слишком даже широк, но сузить его ни у кого не получится», — так, наверное, высказался бы один из братьев Карамазовых, будь он нашим современником. Достоевский действительно невероятно широк — настолько, что даже обладатели абсолютно разных темпераментов, характеров, мировоззрений непременно найдут в нем что-то свое, близкое по духу. Его произведения по достоинству оценили первые французские экзистенциалисты, добросовестно проштудировали выдающиеся германские иррационалисты и психоаналитики, опознали в качестве своих главных книг русские традиционалисты и… борцы за немедленные, коренные социальные преобразования.
Перечитав «Бесов», умудренный громадным жизненным опытом, просвещенный консерватор скажет: «Все понятно, тут и спорить-то не о чем. Бесы, они и есть бесы».
На что молодой, изрядно начитанный радикал (которого жизнь пока еще ничему не научила) недовольно возразит: «Как это не о чем спорить! Карикатурные портреты заговорщиков Федор Михайлович писал не с посторонних, чуждых ему людей, но со своих бывших товарищей, которым в молодости не только сочувствовал, но и всячески содействовал. Более того — в образе супермена Ставрогина вывел своего давнего кумира, профессионального революционера Николая Спешнева. И если бы не «своевременный» арест — судьба великого писателя могла бы сложиться совершенно иначе».
Оба потенциальных спорщика будут по-своему правы. Великий прозаик-философ оставил нам в романах, письмах, дневниковых наблюдениях, публицистике огромное количество особенной, изысканной пищи для ума, но по каким-то причинам поскупился на сведения о некоторых периодах собственной жизни. У нас до сих пор остаются прекрасные возможности для того, чтобы множить догадки и домыслы, фантазии и мистификации касательно тех или иных эпизодов его чрезвычайно насыщенной событиями биографии.
«Царь Николай опасался, что революционные настроения Европы 1848 года перекинутся на Россию, поэтому со всей твердостью выступал против обществ, подобных кружку Петрашевского, где читали запрещенные книги и газеты, рассуждали об идеях социального и гуманного общества. При обсуждении различных проблем Достоевский подчас проявлял обычно несвойственный ему пыл. Когда его спросили, что делать, если крестьяне не смогут быть освобождены иным путем, кроме как через восстание, он воскликнул взволнованно: «Ну, тогда, значит, через восстание», — и, казалось, был готов прямо сейчас бежать на улицу с красным знаменем… Из кадета Инженерного училища Федор Михайлович превратился вначале в бесцельно бродившего студента, потом в независимого литератора и революционно настроенного мыслителя и, наконец, в узника Петропавловской крепости, в которой он восемь месяцев ждал приговора» — это не фрагмент очередной биографической книги из серии «ЖЗЛ», а строки романа австрийского писателя и актера Михаэля Дангля.
Приведенная цитата сути повествования не отражает, зато дополняет фабулу романа весьма существенной деталью. При этом автор, горячий поклонник и знаток творчества Достоевского, дает понять, что очень хорошо знаком не только с его прозой и политико-философскими взглядами, но и с перипетиями невероятно сложной, характерной резкими поворотами судьбы, а та, в свою очередь, причудливо перекликается с основной линией сюжета («кинематографические флешбэки» тут не менее интересны, нежели поступки и диалоги действующих лиц).
Встреча в таверне
Действие, как видно из названия книги, происходит в Венеции, куда Федор Михайлович, путешествуя по Западной Европе в 1862 году — через пять лет после дарованной Александром II амнистии, — заглянул на несколько дней. Там он случайно встретил в одной из бесчисленных венецианских таверн знаменитого Джоаккино Россини (встречи в реальности не было, но ее теоретическая возможность вполне допустима), и два гения очень скоро сдружились…
В том, что у Дангля сложился сугубо свой, в чем-то уникальный образ Достоевского, сомневаться не приходится. Скорее возникает вопрос: кто на кого сильней повлиял — автор на своего героя (что для художественного произведения — норма) или герой изменил мировоззрение автора настолько, что тот смотрит на очень многое глазами великого русского мыслителя?
«Почему же Венеция до сих пор не свободна? — рассуждает на страницах романа то ли Федор Михайлович, то ли путешествующий во времени Михаэль Дангль. — Ведь остальная Италия уже год как объединилась? Несмотря на то что Россия поддержала Австрию в борьбе с восставшими, последняя вместо благодарности выступила против нее в Крымской войне, в результате чего дружба между государствами сменилась враждой. Достоевскому не хотелось находиться в этом обществе, среди персонажей, напоминавших героев оперетты — жанра, который всегда вызывал в нем отвращение, — и он направился в сторону заходящего, однако еще ярко светившего солнца, лучи которого золотили лодки и гондолы, снующие между Венецией и большим островом, видимо, тоже относящимся к ней».
На самом деле вкраплений историко-политического (и геополитического) плана в романе относительно немного. Гораздо больше здесь описаний чудесного южноевропейского города на воде (сравнения-сопоставления с Петербургом, разумеется, присутствуют), его постоянных обитателей и более или менее случайных гостей, и все это довольно гармонично сочетается с обрывками воспоминаний, размышлений, прозрений главного героя. А вот как произошла «историческая встреча»:
«Зал таверны был пуст, в глубине была освещена лишь барная стойка, на которой громоздились бутылки, кружки и бокалы. Жизнь бурлила лишь за закрытой створчатой дверью, из-за которой пение звучало более приглушенно, чем из окна, выходящего на улицу… Во всю длину небольшого помещения стоял стол, на котором царил беспорядок. Большинство пирующих, как на изображениях Тайной вечери, теснились на одной стороне стола. В центре, как отец семейства, сидел импозантный полный мужчина с крупной головой и тщательно уложенными черными волосами. Голосом, исходящим из мощной, широкой груди, он задавал тон, дирижируя в такт мелодии огромным черпаком…
Взгляд отца семейства упал на одинокого господина, стоящего в проеме двери… предводитель хора склонился к разливающему вино хозяину таверны и что-то прошептал тому на ухо, после чего хозяин, согнув спину, что придавало его действиям характер некой услужливости, поспешил к дверям, встал перед гостем и по-французски с итальянским акцентом произнес:
— Маэстро приглашает вас войти…»
И пели в унисон
Три дня они виделись в самых разных местах и местечках, в том числе на большой посудине, шедшей с пассажирами в бухту Сан-Марко. Как водится, пиршествовали (Россини слыл тогда одним из авторитетнейших гурманов Старого Света), увлеченно беседовали о музыке и литературе, политике и религии (из имен упомянутых в этих разговорах знаменитостей — литераторов, композиторов, монархов, политических и военных деятелей — можно составить небольшой словарик), о Лондоне и Париже, Российской империи и Австро-Венгрии, итальянском рисорджименто и русском абсолютизме… И даже пели (в буквальном смысле) в унисон.
«Достоевский не хотел жаловаться, но у него внезапно возникла потребность открыться этому человеку, что был на тридцать лет его старше и чьи мелодии были на слуху во всем мире. Кому, как не ему?! Ведь он так умеет слушать и проявил столько терпения и снисходительности к его не совсем хорошему французскому языку. Ему, который не осуждал, а был открыт душой».
Желая помочь своему новому приятелю материально, именитый композитор предложил нуждавшемуся в деньгах литератору сочинить либретто к опере о Казанове, которую маэстро планировал вскоре написать.
(«Спустя пять минут Федор Михайлович Достоевский, держа под мышку «Мемуары» Джакомо Казановы, которые передал Джоаккино Россини, стоял посреди залитой солнцем площади Святого Марка, все больше понимая, что ему сделали предложение, от которого он не сможет отказаться».)
Не обошлось в этой наполненной южной романтикой истории и без любовного приключения. Между русским писателем и одной прекрасной венецианкой (она входила в свиту композитора, состоявшую из местных артистов), что называется, пробежала искра. Взаимная симпатия могла перерасти в нечто гораздо большее, не случись с главным героем приступ старой, тяжелой болезни…
Во время последней встречи два корифея, уже состоявшийся и будущий, обсуждали искомые человечеством формы и сокровенные смыслы общественного бытия. Русский рассказал итальянцу, какими должны быть в идеале декларируемые повсюду свобода, равенство и братство. Композитор, судя по его реакции, сказанное собеседником едва ли уяснил в полной мере, хотя оглашенные Федором Михайловичем принципы абсолютно ничем не отличаются от священных максим, из которых состоит учение Иисуса Христа. Тем самым автор книги как бы подчеркнул: Достоевский — главный христианский писатель последних столетий, — и в этом Дангль, безусловно, прав.
В чем заключается «венецианская тайна», вдумчивый читатель узнает в эпилоге романа, вспомнив, что среди сочинений величайшего русского классика никакого либретто для «Казановы» нет. Да и быть не могло.
P.S.: Накануне Нового года в нашу редакцию заглянула гостья из Австрии Наталия Хольцмюллер. От своего друга, писателя Михаэля Дангля она передала горячий привет Никите Сергеевичу Михалкову, сотрудникам и читателям журнала «Свой». Автор романа искренне надеется, что пресловутая «культура отмены» просуществует недолго и уже скоро наши страны возобновят интенсивный культурный обмен, политическое и экономическое сотрудничество. Также Наталия сообщила, что книга, которую она перевела на русский язык, похоже, становится бестселлером. «Венецианская тайна…» заинтересовала не только книгочеев, но и российских театральных режиссеров, а значит, написание сценария и постановка по мотивам произведения — вполне реальная перспектива.
Венецианская тайна Достоевского
Михаэль Дангль / Пер. с нем. Наталии Хольцмюллер
СПб.: Издательство ДЕАН, 2023. — 304 с.