26.05.2023
Материал опубликован в №5 печатной версии газеты «Культура» от 25 мая 2023 года.
«Культура» побеседовала с главным редактором ставшего культовым в литературных кругах журнала Prosodia, известным поэтом и критиком Владимиром Козловым.
Ростовскому литературно-исследовательскому журналу о поэзии Prosodia скоро 10 лет. Печатное издание, выходящее в среднем два раза в год, стало одним из самых авторитетных среди ценителей поэзии. Критики называют его заметным явлением в отечественной культуре. Сайт prosodia.ru — это ежедневное медиа о поэзии, сочетающее академичность и доступность. Под эгидой Prosodia в Ростове-на-Дону проходят Дни современной поэзии, реализуются спецпроекты «Русский поэтический канон» и «Современная британская поэзия в русском восприятии».
— Как возникла идея создания журнала Prosodia?
— Да просто не было такого журнала. К 2014 году я лет десять писал в разные литературные журналы. Видел, что где печатается, а главное — чего не хватает. И родилась концепция журнала, посвященного исключительно поэзии и поэтам, понимающего и изучающего традицию. Мы подходим к поэзии не только с критическим багажом, но и с литературоведческим. Пытаемся понять, как устроены разные традиции. И главное: журнал — популяризаторский. Он направлен не столько на то, чтобы литературное сообщество опылялось внутри себя, сколько на то, чтобы сделать поэзию доступнее для заинтересованного обывателя, а значит — расширять аудиторию поэзии. Поначалу сложно было эту концепцию реализовать. Но на первом этапе мы увидели, что журнал принят литературным сообществом. Идею оценили. А вот расширение аудитории поэзии началось, когда мы сделали хороший сайт и перешли в ежедневный режим.
— Как быстро это произошло?
— Это требовало гораздо больше работы. Ежедневная работа требует команды, а значит, затрат. Мы долгое время искали деньги. Наконец в 2019 году выиграли грант. И осенью 2020-го запустили ежедневно работающий сайт prosodia.ru — насколько я знаю, это первое ежедневное СМИ о поэзии в Рунете. Как только он заработал, мы стали производить раз в 100 больше контента.
— Большая команда у вас?
— Команда, занятая каждый день, небольшая. Prosodia — точка притяжения людей, которым близка эта концепция. Новости делает девушка, которая учится в Литинституте в Москве. Соцсети помогает вести поэт из Ленинградской области. Один наш постоянный автор, очень хороший, работает в КБ «Стрелка». Рубрику «Стихотворение дня» ведет драматург Сергей Медведев. Плюс студенты ЮФУ помогают немножко. Считаю, это неплохой пасьянс. Хотя многих постоянных авторов я никогда не видел вживую.
— А тираж журнала имеет значение?
— Более того: я заинтересован, чтобы тираж был меньше. Бумага — это и большие расходы, и морока. Журнал печатается в Москве, тираж нужно везти в Ростов, рассылать авторские экземпляры. Мне гораздо больше нравится то, что у нас полмиллиона пользователей на сайте. Это убедительнее, чем лишние 100 экземпляров журнала. Бумажный номер — это презентационный тираж, который покупают ценители. Бумага — это, как выражаются мои коллеги по СМИ, — флаг, которым нужно размахивать.
Когда создавалась Prosodia, у нас не было административного ресурса для распространения своей печатной продукции. Его нет и сейчас. Но мы понимали, что можем сделать классный контент и разослать журналы в книжные магазины. Потом поняли, что нужны более удобные нам самим каналы дистрибуции. Сейчас это сайт, социальные сети и канал в Телеграме.
— «Я за небольшой тираж» — сегодня это крайне редкая позиция для главреда литжурнала. На всех круглых столах обсуждается проблема возвращения к тиражам советской поры…
— «Толстые» журналы живут как раз за счет своих тиражей. Тираж — это их доход. Они встроены в государственную систему распространения — по библиотекам, к примеру. А нас там «никогда не стояло», и вряд ли мы там окажемся. «Новый мир» и «Знамя» — это национальное достояние, а мы в ближайшем будущем вряд ли им станем. Человеческий ресурс не безграничен. Задача была сделать проект с таким уровнем затрат, чтобы мы сами могли его тянуть как можно дольше.
— А гонорары? У вас они есть вообще?
— Гонорары иногда появляются. Когда был грант на проект «Русский поэтический канон», мы платили авторам, пишущим для проекта. Иногда я заказываю статьи, в которых очень заинтересован. Но за существенную часть материалов в Prosodia гонорары не выплачиваются. Проект делался как волонтерский. Социальный проект по поддержке поэзии. Отчасти он противопоставлялся всеобщему плачу о том, как тяжело делать литературные журналы при отсутствии читателей. А мне было ясно: сделать хороший журнал можно из одной любви к искусству. Но, чтобы развиваться, нужны ресурсы. Мы действуем, исходя из логики некоммерческих организаций. За Prosodia стоит некоммерческая организация, которую мы создали, — АНО «Инновационные гуманитарные проекты» (ИНГУП). Она постоянно в поиске благотворительных, спонсорских денег, подает заявки на гранты, продает журналы. За счет этого живем и сейчас.
— Много ли единомышленников в Ростове?
— Кто знает про журнал, тот, как правило, нас поддерживает. Я вижу: те, кто интересуется Prosodia, могут оценить уровень качества того, что делается. Но зачем их называть единомышленниками? Единомышленники — те, кто с тобой делают одно дело.
— Мэр города — с вами?
— Думаю, он не знает о существовании журнала. И я не очень понимаю, как выстраивать отношения с властями. На мой взгляд, министерства как органы исполнительской власти курируют прежде всего госсектор, они довольно плохо видят сферы культуры и искусства, которые не финансируются государством. И, по-моему, не очень даже стремятся видеть.
— Есть другие примеры: старейший литжурнал России «Сибирские огни» финансируется отдельной строкой областного бюджета. Другие редакции встроены в систему домов искусств.
— Наверное, там сложились условия для этого. Можно позавидовать коллегам. У нас пока не сложились.
— Сегодня два тренда: закрытие журналов и небольших издательств («Октябрь», «Арион», «Воймега») и открытие новых литплощадок (сайты «Печорин», «Формаслов», журнал «Пироскаф»). Вы не конкурируете с новичками рынка?
— По своей основной профессии я работаю в действительно конкурентной сфере деловой журналистики (В. Козлов с 2007 года главред делового журнала «Эксперт Юг». — «Культура»). Мне есть с чем сравнить. В литературной сфере мы просто реализуем в своих проектах свое понимание искусства. Мы дружим с Сашей Переверзиным. Создав «Пироскаф», он пытается по-своему перезагрузить «Арион». Когда открывалась Prosodia, «Арион» существовал. И тем не менее мы открылись, у нас была совершенно другая концепция. «Пироскаф» появился в том числе потому, что для Prosodia работа с современной поэзией не на первом плане. Мы много работаем с классикой, ее перечитыванием, переосмыслением. Упомянутый проект «Русский поэтический канон» состоял в том, что мы последовательно работали над появлением у нас своих уникальных статей обо всех главных поэтах русской истории поэзии. Простой биографической справкой о поэте вряд ли кого-то удивишь, поэтому мы придумали формат пяти главных вопросов о творчестве поэта, затем формат главных текстов поэта с комментариями экспертов. Это была непростая работа, мы создали за год сотни три материалов, несколько десятков авторов в ней участвовали.
— Интересно ли вам находить новых авторов в родном городе?
— Интересно. Я, как редактор, внимательно отношусь к заявкам со всего юга России. Разумеется, когда рукопись слабая, географические привилегии не работают.
— Считаете ли вы, что Ростов литературный — оксюморон?
— У нас довольно провинциальный город по части литературы.
— Все воспевают донские степи?
— Степь — архетип. Присутствие архетипа не перечеркивает стихотворения. Как и не делает его прекрасным. Поэт может использовать любой материал, любые слова. Важно то, что получается в итоге. Но в Ростове нет среды. Той среды, которая воспроизводит таланты. Среды, покрутившись в которой, начинающий автор расширит кругозор, отточит вкус и так далее. Так сложилось, что город все хорошо понимает про торговлю, про отдых и развлечения. Но с искусством здесь всегда было сложно.
— Подождите, но Дон неразрывно связан с именем Шолохова! Вокруг нобелиата не сложилось творческой среды?
— Сегодня я не вижу в Ростове литературного сообщества, которое выполняло бы обучающую функцию. Где молодому автору яснее стали бы какие-то важные вещи. Как писать, что писать. И где он бы формировался профессионально. Если ростовский юноша хочет сформироваться как поэт, он должен очень многое сделать сам.
— Prosodia готова помочь?
— Мы уже несколько раз провели Школу критики, сейчас ведем Мастерскую поэзии — вместе с Сашей Переверзиным. Нам на мастерскую прислали больше сотни рукописей, уровень семинара был высочайший. Сейчас многие организуют семинары для пишущих, получают гранты на это. Я во многих участвовал в качестве эксперта. И я вижу, с какими колоссальными затратами это все делается. А мы сделали семинар без копейки. Еще раз говорю: можно добиваться высочайшего результата минимальными средствами — при желании.
— Каковы перспективы у Prosodia?
— Перспективы такие: я с момента появления журнала каждый день борюсь за его существование, и пока у меня есть силы, Prosodia будет существовать.
— Поговорим непосредственно о поэзии. Недавно в компании знакомых нефилологов зашел разговор о том, что считать предвестником ритмизованного стиха — колыбельную, марш, молитву?
— Ответ на этот вопрос известен. Древнее искусство было синкретичным и вышло из культа. Поэзия отделялась от ритуала постепенно, хотя молитвы остались молитвами.
У Лотмана была важная мысль, совсем не очевидная для обывателей, считающих, что поэзию зачем-то выдумали после прозы. А Лотман доказывает, что поэзия первична. Ничего другого просто не могло возникнуть в ритуале — магическом пространстве, где все играет особую роль. Проза — более сложное и гораздо более позднее явление, чем поэзия. У человека должен был сформироваться аппарат, который помог бы отделить художественную прозу от обычной речи. А поэзию не надо отделять — она отделена изначально.
— Для чего сегодня поэзия? Общество у нас не слишком ритуализировано вроде бы…
— Сегодня ответ на этот вопрос каждый должен искать сам. Не так давно Prosodia проводила большой опрос «Русская поэзия и читатель», более 500 читателей поэзии в нем приняли участие. В числе вопросов был такой: какие ваши потребности удовлетворяет поэзия сегодня? Приведу три самых популярных ответа. Первый: поэзия — особый ракурс восприятия мира. Второй: поэзия — языковая лаборатория. Третий: поэзия — наиболее адекватное средство эмоциональной выразительности.
— А как бы вы ответили?
— Один из моих ответов состоит в том, что поэзия — это точка, в которой человек, разорванный современным миром, собирает себя обратно.
— Поясните, пожалуйста!
— Современный мир работает как индустрия по расщеплению человеческого сознания на бесконечное количество фрагментов. Он, по сути, выращивает шизофреников — людей, живущих в бесконечном количестве реальностей одновременно. Поэтому и нужна точка сборки. Этому всему нужно что-то противопоставлять.
— Собрать себя можно только при помощи вербальных инструментов? А как же творчество живописцев, композиторов?
— Не знаю, я не живописец и не композитор. Но мне кажется, есть специфика словесных искусств, и я исхожу из их уникальных возможностей. Рефлексивных, например.
— А каким образом авторская рефлексия становится произведением искусства?
— Это вопрос про то, как вообще что бы то ни было может стать произведением искусства. Рефлексия — один из видов материала, который использует художник, но есть и другие — и с ними те же проблемы: в какой момент материал становится искусством?
На мой взгляд, искусство начинается с образа. Материалом образа может быть что угодно. То есть образ может пустить корни абсолютно из любой детали, из осколка, любого слова. Повторюсь, образный потенциал есть абсолютно во всем. Художник способен его увидеть и выразить.
— А если выразить в слове не удается — перед нами графомания?
— Я не люблю слово «графомания». Что бы ни писалось — это делается зачем-то. Пусть люди пишут. Писать книги — не такое простое дело. Пишущих лучше поощрять, а не бить их по рукам.
— Как объяснить автору, что стихи его не талантливы, что они не являются поэзией? И в какой момент текст становится произведением искусства?
— В том-то и сложность текущей литературной ситуации, что заданных правил нет. С любой догмой можно спорить. В тот момент, когда мы читаем очередной шедевр, мы понимаем, что до момента его прочтения мы даже представить себе не могли, что искусство может быть и таким тоже. Искусство — это всегда изменение правил, которое сопряжено с риском того, что эксперимент не будет удачным, не станет новой нормой, не получит внимания и признания.
Очень важна осознанность того, что ты делаешь в искусстве. Любой художник на ранних стадиях становления слишком много занимается самовыражением. Он очень хочет поведать о себе. Но этого для искусства недостаточно. На мой взгляд, искусство начинается тогда, когда ты начинаешь думать, где ты в истории искусств. Думать, у кого заимствуешь, кого продолжаешь, с кем споришь. Без этого невозможно сделать следующий шаг. Творчество совершается в том большом времени, где все мы живы — и Данте, и Лермонтов, и Кушнер, и Чухонцев.
— Вы этот подход как-то в своем творчестве воплощаете?
— У меня в прошлом году в «Пальмире» вышла книжка «Техники длинного дыхания». Она начинается с раздела, где все стихотворения снабжены эпиграфами. Так я обнажил свой осознанный диалог с поэтами. Раздел, например, открывается стихотворением «Человек ниоткуда». С эпиграфом из Алексея Цветкова, из его стихотворения, написанного, когда он вернулся к стихам. В 2004 году в «Знамени» было опубликовано его стихотворение «Странник у стрелки ручья…». И это было его триумфальное возвращение в поэзию. Поразительное и страшное стихотворение. Настолько страшное, что мне хотелось его переписать. И мой текст «Человек ниоткуда» в «Техниках длинного дыхания» — это фактически переписанное стихотворение Алексея Цветкова.
— А в чем смысл названия книги?
— У меня был период, четыре с половиной года, когда я не мог написать короткого стихотворения. Длинное дыхание — способность написать длинный текст, особого рода вдохновение. Длинные стихи тяжело читать — мне это понятно. Но для меня этот период очень значим. Мне показалось, что выговорил что-то важное для себя. И вещи этого периода стали основой книги.
— Чья поэзия вам ближе — Амарсаны Улзытуева или Юрия Казарина?
— Почему именно эти имена? Из этих двоих мне ближе Казарин. Это большой поэт со своей метафизикой. Отношу Казарина к поколению младших семидесятников — очень продуктивное поколение, которое во многом задает тон в поэзии сегодня.
— Кого из молодых выделяете?
— Не хочу сейчас никого называть. Но среди авторов Prosodia многим до 30–35 лет. Мне интересны поэты, за которыми просматривается какой-то путь. Хороший стишок может написать почти каждый. Хорошую подборку — довольно большое количество людей. А дальше — путь поэта. Это самое сложное. Но наблюдаю я, конечно, за большим количеством авторов.
— Кто сильнейший поэт 60-х, по-вашему?
— Назову две фамилии: Чухонцев и Бродский. Полные антиподы, на мой взгляд. И при этом очень интересно понимать их обоих.
— Что скажете про Высоцкого и Рыжего? Их также считают крупными отечественными поэтами…
— Для меня они — несопоставимые величины. Высоцкий в моей юности сыграл важную роль. Высоцкий учит нерву, заставляет лучше почувствовать нерв жизни, поэзии, времени. Рыжего я читал уже совершенно сформировавшимся человеком, он никакого влияния на меня не оказал. Я понимаю, в чем обаяние его поэзии, но для меня в ней слишком много ребячества.
— Как различаете хорошее стихотворение — и очень хорошее?
— Когда начинаешь критерии формулировать — все утекает сквозь пальцы. Но когда видишь хорошее стихотворение, ты сразу понимаешь, что это — оно. Хорошее стихотворение состоялось как образ. Как будто лампочка зажигается.
— На чьих стихах вы бы рекомендовали учиться писать современной молодежи?
— Думаю, что на чужих стихах надо не учиться писать, а скорее учиться тому, как мастер находит средства для реализации своего художественного замысла. Надо учиться анализировать — как он это сделал. А если молодой автор просто идет за голосом мастера, к тому же харизматичного, — он ничему не научится. У Бродского можно очень многое взять — если не идти за его голосом, а проанализировать, как устроена его образная система, его метафизика.
— И напоследок скажите: какого памятника не хватает Ростову-на-Дону?
— Неожиданный вопрос… (После паузы.) В Ростове лет 17 прожил Солженицын. Он здесь окончил школу, поступил в университет, отсюда призывался на фронт. Мемориальные таблички на соответствующих зданиях есть. И одно время даже обсуждался вопрос о памятнике. Но, к сожалению, это имя до сих пор вызывает волнения. Городские власти решили не рисковать — как бы чего не вышло. Но я надеюсь на то, что мы доживем до памятника Солженицыну в Ростове. Этот человек много думал о своей стране. Он бесспорная величина. В своих записях он указывал, где именно на улице Пушкинской ему пришел замысел «Красного колеса».
Владимир Иванович Козлов — поэт, литературовед, журналист. Родился в 1980 году в городе Дятьково Брянской области. Доктор филологических наук, автор книги «Русская элегия неканонического периода» (Москва, 2013) и ряда поэтических книг. C 2007 года — главный редактор делового журнала «Эксперт Юг». В 2010 году основал журнал о поэзии Prosodia и ежедневное медиа о поэзии prosodia.ru. Лауреат премии фонда А. Вознесенского «Парабола» (2017). Выпустил роман «Рассекающий поле» (2018, длинный список премии «Большая книга»). Живет в Ростове-на-Дону.
Фотографии предоставлены Владимиром Козловым.