03.05.2023
Материал опубликован в апрельском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Полуторавековой юбилей яркого, самобытного пианиста, гордости русской фортепианной школы, создателя одного из направлений в исполнительском искусстве Константина Игумнова по времени почти совпал со 150-летием Сергея Рахманинова. Однако Сергея Васильевича чествуют повсеместно, а о Константине Николаевиче вспоминают, пожалуй, лишь знатоки музыки да благодарные земляки, жители Липецкой области.
Они были не только коллегами и ровесниками (родились с разницей в месяц), но и, по сути, однокашниками: вместе учились у Николая Зверева и Александра Зилоти, играли в четыре руки, а завершили обучение в Московской консерватории, причем оба — с золотыми медалями. Игумнов охотно исполнял сочиненное Рахманиновым и в свое время снискал славу лучшего пианиста в стране. Почему же одного из них подзабыли?
Возможно, причина связана с качеством сохранившейся звукозаписи. В 1920–1940 годы звукозаписывающая аппаратура в СССР оставляла желать лучшего и запечатлеть все оттенки уникального мастерства пианиста не могла.
Сергею Рахманинову, как и Федору Шаляпину, повезло в этом плане больше: там, где они оказались, в США, имелись студии, оснащенные самой передовой техникой. Вряд ли есть смысл сравнивать таланты великих русских мастеров фортепьянной музыки, однако нелишне заметить: наше искусство без уникальной игумновской манеры игры было бы значительно беднее.
Творческий путь Константина Николаевича и его природное дарование неотделимы от Липецкого края, от Лебедяни, где формировались духовные потребности и эстетические предпочтения пианиста.
Трехэтажный дом, в котором он родился и рос, до сих пор стоит на главной улице города. Именно здесь будущий маэстро получил мощнейший эмоциональный и душевный заряд — то, что позволило ему стать великолепным музыкантом, а затем воспитать плеяду блестящих исполнителей.
В купеческой семье Игумновых царил дух любви и взаимного доверия. Отец Кости был весьма уважаемой личностью: несколько раз избирался городским головой, гласным думы, более 40 лет служил старостой Ново-Казанского собора, активно занимался благотворительностью, за что в 1884 году был награжден редким для купечества орденом святого Станислава III степени. При этом Николай Иванович играл на рояле, писал стихи, знал латынь и прилично изъяснялся по-французски. Но на первом месте стояло воспитание детей, за их образованием и успехами родитель следил неусыпно. Отпрыскам прививались твердые нравственные убеждения, ответственность, чувство красоты.
Всякий раз, когда приходил брат главы семейства Иван Иванович, в залах раздавались звуки фортепьяно. Возможно, от него, незаурядного пианиста, мечтавшего поступить в консерваторию, впервые услышал фортепьянную музыку младший из трех сыновей Константин. С четырех лет под руководством гувернантки он начал осваивать игру на рояле, вызывая удивление и умиление взрослых. Его выступление на благотворительном концерте в пользу бедных горожан в январе 1881 года привело публику в восторг: в городе появился маленький вундеркинд, семилетний лебедянский Моцарт! Вскоре он вновь появился на сцене земства, и мальчику стали предрекать судьбу большого музыканта.
Константина влекла не только музыка, завораживал мир природы, волновали вопросы мироустройства, божественности бытия. Прогуливаясь по окрестностям, он самозабвенно вглядывался в небо, наблюдал за растениями, следил за изменениями погоды. В его внешности, как отмечали земляки, не было ничего лишнего, и в то же время был он «угловат, весь как-то сам по себе, ни на кого не похож. Увидишь — раз и навсегда запомнишь, что это Игумнов. Непритязателен, деликатен, ровен в обращении. Такой образец служения искусству, служения страстного и бескорыстного».
Игру на рояле юный Константин, утонченная, страстная натура, воспринимал как исповедь, отчего инструмент в его руках звучал искренно, душевно, поэтично. По свидетельству современников, перед каждым выступлением молодой человек сильно волновался.
По прошествии лет, когда подходил к фортепьяно, нередко думал о том, что когда-то пережил, перед чем благоговел, что сознание хранило в самых потаенных уголках. По его собственным воспоминаниям, во время исполнения пьесы «Апрель. Подснежник» из цикла «Времена года» Чайковского перед глазами стояла картина счастливого детства, проносились воспоминания о том, как по дороге в Троицкий монастырь рвали росшие в этих местах в изобилии полевые цветы.
Кругом непросохшая почва с остатками грязноватого рыхлого снега в ложбинах, прошлогодняя листва в спутавшейся траве, голые деревья и кустарники — и вдруг… яркие сине-голубые пятнышки первых весенних цветов, словно неизвестный художник разбросал чудо-краски по пробуждающемуся в лучах солнца земляному ковру, — память о тех походах создавала особый колорит, придавала звучанию легкость и проникновенность.
Совсем иначе — с нежной печалью — играл октябрьскую «Осеннюю песнь» (из того же цикла). Вспоминал отца, который эту пьесу очень любил. В те минуты перед ним проплывали виды облетевшего сада, родного дома, откуда сквозь слезы дождя на окне он наблюдал, как мощные порывы ветра сгибали упругие ветви, заставляя трепетать несколько оставшихся листочков. Казалось бы, еще совсем недавно заботами Игумнова-старшего тут все цвело, благоухало, пьянило сладостными ароматами, радовало бело-розовыми, райскими одеждами, а теперь — затянутое серым, беспросветное, унылое, плачущее небо… Грустный месяц октябрь унес бесконечно дорогого отца и любимого композитора Петра Ильича Чайковского.
Когда мастер приезжал к родителям в Лебедянь, ему игралось особенно хорошо. Константин Николаевич музицировал здесь виртуозно и вдохновенно. Во время его импровизаций двери из комнаты на балкон открывались, и обворожительная музыка лилась на улицу. Перед домом собиралась большая толпа, а отец пианиста плакал, глядя на то, как восторгаются люди, понимая, каким большим талантом одарил его сына Господь.
Чтобы потрафить вкусам самых разных слушателей, кто-то из домашних обязательно просил сыграть «Камаринского», и это приводило случайную публику в неистовый восторг, вызывало всеобщее ликование.
Навещая малую родину, Константин Николаевич непременно отправлялся в любимое Шовское — село Лебедянского уезда, сыгравшее в становлении музыканта огромную роль. Сюда, на игумновскую дачу, его привозили с младенчества, здесь познавались тайны и красота окружающего мира. Те ощущения и образы остались самыми сильными, незабываемыми. Память о них маэстро берег не только в сердце, он хранил при себе бумажный пакетик с надписью: «Земля Шовского. Бросить в могилу, когда умру». Это было исполнено в 1948 году на Новодевичьем кладбище, где музыкальный гений упокоился.
Понимая, как важны были для него, посвятившего всю жизнь музыке и ученикам, лебедянские корни, его последователи, известные пианисты Наум Штаркман и Мария Гамбарян выступили инициаторами проходящего с 1993 года Международного конкурса юных пианистов имени Константина Игумнова. Таким образом, через десятилетия Константин Николаевич, человек скромный, чуждый какой бы то ни было саморекламы, вернулся в родные края — чтобы мы о нем знали и помнили.