21.04.2022
Среди тех сравнительно немногочисленных книг, которым не страшны никакие идейные кризисы и политические метаморфозы, свое достойное место давно занял роман Вениамина Каверина «Два капитана». Такие произведения будут читать всегда, поскольку их герои пробуждают самое лучшее, что есть в каждом из нас, — способность мечтать и действовать во имя мечты. Государственный строй может меняться раз, другой, третий, споры о недостатках и завоеваниях той или иной социальной системы то затихают, то возобновляются с новой силой, а каверинский magnum opus нашим людям по-прежнему дорог и необходим. Татаринов стремился к Северному полюсу, Саня Григорьев искал его пропавшую экспедицию и жаждал восстановления справедливости, — оба капитана хотели достичь чего-то большего, чем нужно для благополучного, обыденного существования. Младший из них обрел в конце пути не только то, что долго искал, но любовь и счастье в придачу.
Сюжет в таком освобожденном от всяческих подробностей виде стилистически напоминает сказку. Именно к ней стремится всякая чувствительная душа, вот только верить в чудо не у каждого достает смелости, не все готовы преодолевать трудные превратности судьбы. А ведь это — непременное условие превращения в героя, хотя бы в глазах самых близких.
Вениамин Каверин тоже по-своему был героем — тихим и, на первый взгляд, не таким храбрым, как его персонажи. Однако в ревностном служении своему делу тоже есть элемент подвига, особенно, если писателю выпало жить и работать в XX веке в стране под названием СССР.
Будущий прозаик родился во Пскове в интеллигентной семье. По окончании гимназии, в 1920 году, переехал в Петроград. И сразу без видимых проблем, трудностей и трений, свойственных жизненному пути новичка, влился в литературную среду. Стал участником группы «Серапионовы братья», в которую входили Илья Груздев, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Лев Лунц, Николай Никитин, Елизавета Полонская, Михаил Слонимский, Николай Тихонов, Константин Федин.
В названии объединения закодирована его эстетика. Молодые сочинители начинали как последователи Гофмана и сочиняли преимущественно ненаучную фантастику. И первые рассказы Каверина (этот псевдоним Вениамин Зильбер взял себе в память одного из друзей Пушкина) написаны как раз в таком ключе: обыденность в них оказывалась многослойной, в разрывах привычного быта обнаруживались двери в параллельные исторические и культурные миры; персонажи, не сходя с места, странствовали по временам-эпохам. Ранняя манера «серапионовцев» описана в поздней повести Валентина Катаева «Верлиока» (1981). Когда ее опубликовал «Новый мир», она произвела эффект ошеломительный, отечественную прозу будто прошил, по выражению Владимира Набокова, «сквозняк из прошлого».
«Фантастический реализм» хорош тогда, когда нужно разграничить две линии в отечественной литературе: с одной стороны, научная фантастика, среди зачинателей коей числились Валерий Брюсов и Алексей Толстой, с другой — произведения, в которых небывалое осуществляется без физических перемещений на другие планеты, технологических прорывов и прыжков в прогнозируемое будущее.
Развитию такой прозы способствовало повальное увлечение Гофманом в эпоху Серебряного века. Но дело тут, конечно, не только в литературных фантазмах: нечто совершенно невероятное ощущалось современниками в грандиозной смене государственного строя в России. Процессы ее становления и упадка как мировой империи шли на протяжении всей сознательной жизни Вениамина Каверина. До распада СССР писатель не дожил каких-то два года, однако и то, как происходило политическое укрепление Союза, и то, как зашатались ноги этого колосса, наблюдал воочию.
К реализму он некогда перешел по совету Горького, которого боготворил. Произведения 1920-х — «Конец хазы» (1924) и «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928) — знаменуют естественную смену стиля и свидетельствуют о способности автора эволюционировать.
Неизменной осталась вера в человека, в силу его духа, способность преодолевать труднейшие обстоятельства. У Каверина есть повесть «Черновик человека» (1929), которая в наши дни забыта, а зря. В ней отразился один из основных мировоззренческих конфликтов всех времен, ставится вопрос вопросов: кто есть человек — биологическое существо, действующее по законам выживания, или духовная, преодолевающая биологию во имя нравственности личность?
В «Черновике…» также осуществлен важнейший для писателя переход к собственному стилю, к овладению словом-изображением, словом-картиной, словом-образом. В результате перед мысленным взором читателя предстают, словно в кино, впечатляющие сцены, он видит краски, ощущает запахи. Это — важнейшее достижение литературы двадцатых годов. Такая словесная пластичность явилась результатом работы «практиков литературы» (поэтов-акмеистов, в частности, Осипа Мандельштама), прозаиков-«серапионовцев», а также теоретиков, филологов «формальной школы», среди коих нужно упомянуть прежде всего Виктора Шкловского (тот стал прототипом главного героя романа «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове»).
Помимо всего прочего Каверин в 1920-е занимался научной деятельностью. Окончив сначала Институт восточных языков, а затем филфак Петроградского университета, он защитил диссертацию. Принесшая ему ученую степень работа «Сенковский (Барон Брамбеус)» (1926) позже была выпущена отдельным изданием (под названием «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения») и посвящалась одному из современников Пушкина, редактору первого русского «толстого журнала», основоположнику отечественного востоковедения. Читатели встретили ее восторженно, в том числе Горький. Автора эта ситуация поставила перед выбором: или художественная литература, или наука. И он выбрал прозу. Но интерес к исследованиям не пропал, проявившись в тысячах мельчайших деталей, подробностей, наполняющих страницы повестей и романов.
«Так, однажды мы нашли туго набитую письмами сумку, а потом вода принесла и осторожно положила на берег и самого почтальона. Он лежал на спине, закинув руки, как будто заслонясь от солнца, еще совсем молодой, белокурый, в форменной тужурке с блестящими пуговицами: должно быть, отправляясь в свой последний рейс, почтальон начистил их мелом.
Сумку отобрал городовой, а письма, так как они размокли и уже никуда не годились, взяла себе тетя Даша. Но они не совсем размокли: сумка была новая, кожаная и плотно запиралась. Каждый вечер тетя Даша читала вслух по одному письму, иногда только мне, а иногда всему двору», — эти несколько строк из начала «Двух капитанов» мгновенно переносят нас внутрь повествования. Мы отчетливо видим и погибшего почтальона, и его отражающие свет, старательно начищенные пуговицы, и добрую, любознательную женщину с листами в руках.
Роман, который Каверин начал писать до войны, — настоящий беловик человека: «бороться и искать, найти и не сдаваться» предстояло не только Татаринову и Григорьеву, но и многим поколениям тех, кто открывал эту книгу, погружался в сюжет, увлеченно следил за судьбами героев и незаметно для себя учился сохранять стойкость, выдержку в тяжелейших жизненных испытаниях, не предавая свою мечту и самого себя.
И все-таки в народной памяти он не должен оставаться автором одного произведения. В 1972 году Каверин опубликовал роман «Перед зеркалом», где русская художница-эмигрантка пишет письма возлюбленному, с которым оказалась навсегда разлучена. Тут нет ни капли политики — только любовь и трудная судьба, бесконечный путь к самому главному в жизни, творческий поиск. Героиня осознает ограниченность собственного таланта (так ли это, мы никогда не узнаем) пред лицом огромного прекрасного мира: видеть и воспринимать его нужно таким, какой он есть; это трудно — просто жить, но и прекрасно…
Вениамин Каверин никуда не эмигрировал (ни внутрь, ни вовне), избежал тюрем и лагерей, не подвергался шельмованию, как, например, Ахматова и Зощенко. В годы Великой Отечественной служил спецкором «Известий»: в 1941-м — на Ленинградском фронте, в 1942–1943 годах — на Северном флоте. Его военный опыт осмыслен не только в корреспонденциях, но и в рассказах, послевоенной повести «Семь пар нечистых» (1961), романе «Наука расставания» (1983). Название последнего произведения — слегка измененная цитата из стихотворения Мандельштама, который в начале 1920-х посоветовал Каверину бросить писать стихи, расстаться с надеждой стать поэтом, а чуть позже приветствовал его как прозаика, серьезного мастера с уже написанным романом «Конец хазы». Автору в то время было 22 года, а Осип Эмильевич обладал среди литераторов непререкаемым авторитетом.
Сын Каверина Николай Вениаминович в своих воспоминаниях подчеркивал, что в характере отца были смелость и спокойное мужество, причем не только на войне, но и в мирное время: после печально знаменитого постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», после доклада члена Политбюро Андрея Жданова, назвавшего Зощенко подонком, а Ахматову блудницей, очень многие отвернулись от недавних кумиров. Их вчерашние знакомцы и почитатели переходили на другую сторону улицы, шарахаясь от опальных, будто от заразных больных. Вениамин Каверин своего друга не оставил, поддерживал Зощенко, как мог. Та же безусловная порядочность побудила автора «Двух капитанов» отправить Надежде Мандельштам письмо, в котором он вступился за своих друзей, охарактеризованных ею (в опубликованных за границей мемуарах) уничижительно.
Каверин не предавал ни живых, ни мертвых. Позже, в 1987 году, он написал в Следственный отдел КГБ СССР отзыв о творчестве Осипа Мандельштама, где поэзию погибшего в лагерях старшего товарища определил как совершенно новую страницу в русской и мировой литературе, назвал его гибель невознаградимой потерей и потребовал, чтобы доброе имя стихотворца было восстановлено.
Многие литераторы и читатели до сих пор уверены, что писать можно только о том, что пережито лично. Вениамин Каверин не был ни полярником, ни летчиком, ни живописцем, однако вдохновенное творчество вело его в глубины психологии, тайны духовной жизни, в самое существо многих профессий и миссий рода человеческого.
Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Фото Виктор Кошевой/ТАСС
Источник