30.10.2021
Автор превосходных иллюстраций к русской классике, изобретатель особого способа съемки анимационных фильмов, он навсегда вписал свое имя в историю мировой культуры, но по иронии судьбы остался почти неизвестен в родной стране. Ее Александр Алексеев покинул в страшные годы Гражданской и никогда не смог забыть. В нынешнем году со дня рождения художника исполнилось 120 лет. В преддверии юбилея вышла в свет книга «Потерянный рай Александра Алексеева» (Издательство АСТ, «Белония М») — фундаментальное исследование жизни и творчества мастера, подготовленное филологом Лолой Звонаревой и искусствоведом Лидией Кудрявцевой. Авторам удалось познакомиться с хранящимися в частных и государственных архивах Москвы, Парижа и Швейцарии документами и, что особенно важно, обнародовать немало новых, прежде не публиковавшихся материалов.
Он родился в 1901 году в Казани, в семье военного, а детство провел в Константинополе. Алексеев вспоминал: «Мне кажется, что весь окружающий наш мир несет в себе идею потерянного рая. Лично для меня это были берега Босфора, чудесной страны».
Когда мальчику исполнилось пять с половиной лет, сказка кончилась — умер отец. Во многих публикациях говорится о его убийстве, но в этой книге такая версия не подтверждается. Александр Алексеев-старший сильно простудился и скончался от воспаления верхних дыхательных путей в Баварии, куда был отправлен на лечение.
Осиротевшая семья вернулась в Россию. В 1911–1917-м Саша учился в Первом кадетском корпусе. «Домашнему» ребенку казалось, что он попал в тюрьму, однако в дальнейшем ему предстояли еще более серьезные испытания. После Февральской революции мать отправила его к дяде в Уфу (в Петрограде было неспокойно и голодно). Там Александр вступил в полк добровольцев сформированной Комучем Народной армии, добрался до Самары, затем — до Оренбурга. Далее предстоял долгий путь на восток, по заснеженной России. Простуженный, с больным горлом Александр не мог глотать твердую пищу (воспоминания о тех днях впоследствии отразились в его творчестве, например в иллюстрациях к роману «Доктор Живаго»). Потом были Иркутск, где кадет Алексеев провел несколько месяцев, и трудный, долгий путь к Тихому океану. Владивосток стал последним русским городом, где побывал будущий художник. В 1920-м он на крейсере «Орел» покинул страну навсегда.
Длительное путешествие включало в себя заходы в порты Японии, Гонконга, Сингапура, Индии. А также Египта, в этой стране изгнанник познакомился с Иваном Билибиным, написавшим для него рекомендательные письма. Наконец, 20-летний эмигрант оказался во Франции, ставшей для него вторым домом. Здесь он не только провел большую часть жизни, но и обрел славу, признание. При этом никогда не забывал о Родине. Авторы книги отмечают: в доме художника, где бы он ни жил, всегда ощущалось нечто самобытное, русское. Его дочь Светлана вспоминала: «Для отца всегда было важно, чтобы на рождественской елке висели мандарины». Еще рассказывала о том, как тяжело переживали разлуку с Россией отец и мать, актриса Александра Гриневская, с которой Александр Алексеев познакомился в период сотрудничества с театром Жоржа Питоева: «Уже маленькой девочкой я понимала, до какой степени одинокими чувствовали себя мои родители в молодости, и уже тогда догадывалась, что именно это одиночество и чувство неприкаянности и потери связей с Родиной подтолкнуло их друг к другу». А вот еще одно важное свидетельство дочери: «Жить в изгнании… было нелегко… ему не хватало России. Он ее создавал заново на своих медных пластинах. Будучи ребенком, я научилась чувствовать Россию через его иллюстрации. Надо признать, Франция дала ему возможность жить в мире и найти способ делиться воспоминаниями, которые жили в его сердце».
Александр Александрович стал европейским художником, выразителем универсальных ценностей. Друг и почитатель русского мастера Джанальберто Бендацци заметил: «Его Россия была похоронена во времени, подобно колыбели или первой молодой женщине, улыбнувшейся ему, и он не мог вынести сравнения, он стал космополитом». Элегантный, с прекрасными манерами «русский француз» (так называется фильм об Александре Алексееве Никиты Михалкова и Елены Чавчавадзе) действительно уникальным образом сочетал в своем творчестве европейские и наши национальные черты.
Его первые парижские годы ознаменовались сотрудничеством с театрами, в числе которых был, к примеру, Театр на Елисейских Полях. Алексеев оформлял Шведские балеты Рольфа де Маре, постановки Русского балета Рене Блюма, спектакли Федора Комиссаржевского…
Вскоре, порвав с театральным искусством, освоил графические техники и занялся книжной иллюстрацией. Именно гравюры, прежде всего к русской классике, принесли ему заслуженную славу. Он иллюстрировал «Нос» и «Записки сумасшедшего», «Повести Белкина» и «Пиковую даму». Вершиной его творчества стали работы к изданию «Братьев Карамазовых», вышедшему в 1929 году. Получили признание и работы по оформлению произведений иностранных авторов («Падение дома Ашеров» Эдгара Аллана По, «Путешествие в страну эстетов» Андре Моруа, «Живой Будда» Поля Морана…) Не имевший фундаментального художественного образования мастер отличался уникальным «мистическим» стилем (особенно ярко раскрывшимся в монохромных изображениях).
За успехами последовали проблемы: Алексеев тяжело заболел и был вынужден провести полгода в санатории. На это время работу над его заказами взяла на себя супруга, оказавшаяся весьма неплохой художницей. Дочь Светлана вспоминала: «Моя мать работала в книжной иллюстрации самостоятельно, чтобы иметь возможность оплачивать счета. Мать была так же талантлива, как отец. Они влияли друг на друга, и иногда работы моей матери принимали за работы Алексеева».
Александр Александрович пережил тогда творческий кризис и перерождение. В автобиографических записках от третьего лица (в персонаже легко узнается автор) есть такие слова: «И, наконец, в тридцать у Альфеони появилось ощущение: он сказал все, что должен был сказать. Он повторял себя, не в силах вырваться из рутины… Тогда Альфеони заболел так серьезно, что доктора предсказывали ему если не смерть, то, по крайней мере, инвалидность на всю жизнь. Несмотря на это, пролежав в постели шесть месяцев кряду — тогда он смог прочесть Пруста, — он вновь получил право на жизнь, сперва на медленное передвижение, потом — более быстрое. Так Альфеони начал вторую жизнь».
Новый этап оказался богатым на события. Художник пришел в анимацию, изобрел уникальный игольчатый экран, встретил новую любовь, американку Клер Паркер. С иллюстрацией до конца не порывал, однако роскошно изданные книги выходили минимальными тиражами и не привлекали внимание широкой аудитории. Анимация, как считал Алексеев, могла сделать его ближе к массовому зрителю. И все же ни стиль (слишком изысканный, подчеркнуто ненарративный, близкий к поэзии), ни сложная технология не позволили его работам стать популярным феноменом. Напротив, они оставались образцом элитарного искусства.
Александр Алексеев мечтал найти способ, который бы позволил создавать анимационные фильмы в одиночку, и проект игольчатого экрана, казалось, обещал неплохие перспективы. Светлана рассказывала о том, как они вместе с матерью ходили покупать главные детали конструкции: «Мне, пожалуйста, тысячу иголок, — обратилась мама к продавщице в универмаге Бон Марше. Решив, что имеет дело с какой-то ненормальной, продавщица вызвала заведующего. «Мадам, это невозможно, — вежливо сказал тот. — Вам лучше сходить на такой-то бульвар». На следующее утро мы отправились на этот бульвар».
Что такое игольчатый экран? Вот как объясняла ученица Алексеева Клер Паркер, ставшая впоследствии его второй женой: «Белый фон образован вертикальной обрамленной пластиной, освещенной единственным источником света под углом к ее лицевой поверхности. Пластина просверлена насквозь перпендикулярно к ее поверхности: в каждом крошечном отверстии свободно скользит иголка. Чем дальше мы выдвигаем иголку, тем длиннее ее тень».
То есть иглы числом до миллиона выдвигаются неравномерно и отбрасывают тени разной длины, если выдвинуть дальше, то изображение становится более темным, а если втянуть — светлеет. Так с помощью множества «пикселей» создается рисунок — недаром в Алексееве видят предтечу цифрового искусства. «Вылепив» на экране нужную композицию, он и Клер делали фото и приступали к созданию следующего изображения. Свои черно-белые анимационные фильмы художник сравнивал с ожившими гравюрами. С помощью игольчатого экрана он снял «Ночь на Лысой горе» (1933), «Нос» (1963), «Картинки с выставки» (1972) и «Три темы» (1980). Эта уникальная техника позволила ему в 1959-м в рекордные сроки (за четыре месяца) создать цикл из 202 иллюстраций к роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго».
Денег за эстетские проекты платили мало. Еще в 1930-е художник-новатор начал снимать рекламные ролики. Но даже свои опыты в коммерции, будь то реклама пива, корсетов или вуалей, он превращал в искусство. Александр Алексеев неизменно придерживался высоких стандартов, которые сам же и устанавливал. Режиссеру, историку моды Анн Сен-Дре он как-то заявил: «Видите ли, моя дорогая, важная часть жизни — творчество. Это единственное, что меня интересует. Если Л’Ореаль хочет продавать кусок мыла, я думаю не о предмете рекламы, но об изобретении, которое я могу сделать». И хотя Клер порой упрекала мужа в отходе от чистого искусства, его анимационные рекламные фильмы были образцом тончайшего вкуса. Эти таланты оказались востребованы и в полнометражном кино. Орсон Уэллс попросил его сделать на игольчатом экране вступительные и финальные кадры для фильма «Процесс» (1962) по роману Франца Кафки.
Алексеев иллюстрировал тогда такие произведения, как «Слово о полку Игореве», «Сказки» Гофмана, «Анна Каренина». Верным гравюре художник оставался на протяжении десятилетий. Писатель Филипп Супо утверждал: «В то время как столько менее одаренных, чем он, художников стали живописцами, он посвятил свою жизнь гравюре. В течение двадцати пяти лет он изучал технику гравера: резец, глубокую печать, гравюру на дереве, черно-белый и цветной офорт; он с восхитительным упрямством изучил все дисциплины. Сегодня он мастер самого сложного изобразительного искусства».
В последние годы Александр Александрович много сил отдавал фестивалю анимационных фильмов в Анси, у истоков которого стоял. В 1981-м случилась трагедия, умерла любимая женщина и постоянный соавтор Клер Паркер. Вероятно, она была единственной нитью, связывавшей художника с этим миром, ведь еще в молодости он перенес невосполнимую утрату, навсегда расставшись с Россией, близкими людьми, возможностью говорить на родном языке. С уходом Клер лишился последней опоры. 9 августа 1982 года его нашли бездыханным в собственной постели. Рядом был пузырек от лекарств…
Джанальберто Бендацци утверждал: «Алеша добровольно ушел из этого мира. Его жизнь закончилась в тот день, когда он покинул Владивосток. Остальное было выживанием».
Материал опубликован в сентябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Источник