10.09.2021
В сентябре в московском театре «Школа современной пьесы» были объявлены имена победителей II Международной премии за лучшую аудиозапись произведений российской академической музыки «Чистый звук».
В номинации «Оркестровая музыка» победила запись оркестровых произведений Леонида Половинкина, сделанная Симфоническим оркестром радио «Орфей» под управлением художественного руководителя и главного дирижера Сергея Кондрашева. Кстати, именно он, Кондрашев, 10 лет назад, став художественным руководителем и главным дирижером Симфонического оркестра РГМЦ, предложил переименовать его в Симфонический оркестр радио «Орфей».
— Сергей, запись произведений Леонида Половинкина была сделана в рамках проекта радио «Орфей» «Возрождаем наследие русских композиторов», одним из главных действующих лиц которого стал ваш оркестр. Каково ваше отношение к этому проекту?
— Не сразу, но проект «Возрождаем наследие русских композиторов» оказался очень для меня важным. Я понял, что занимаюсь тем, чего в наше время больше не делает никто. Этим проектом мы все вместе продолжаем строить здание, которое называется «Наша музыкальная культура». По кирпичику, как строители средневековых соборов. И это очень интересно: ты видишь, что в твоей творческой жизни происходит что-то конкретное, реальное и осязаемое. Почему я акцентирую на этом внимание? Потому что, например, многие музыканты-исполнители из года в год играют, поют, дирижируют одни и те же произведения. И это прекрасно, поскольку вокруг много замечательной популярной классической музыки, которую мы всегда рады слышать. Правда, процесса строительства при этом не происходит. Потому что по большому счету ничего нового ты не открываешь. Ты эксплуатируешь то, что давно написали до тебя, давным-давно сыграли и много раз уже записали.
— Вам нравится быть первооткрывателем?
— Оказалось, что да. Но я не сразу понял, что мне это нравится. Открылось уже в процессе работы, когда я увидел на своей полке несколько дисков с музыкой, записанной нами, которой ни у кого нет, которую никто не знает, которую никто не слышал.
Получается, что именно ты с коллективом, большим коллективом (я не имею в виду только оркестр, я имею в виду всю радиостанцию «Орфей», которая работает над этим проектом), сделал и открыл что-то новое. Непосредственно создал. Если говорить только о концертной деятельности, то даже самый прекрасный концерт довольно быстро заканчивается, а музыка на дисках остается. И после того как ты уйдешь, остается…
Я сравниваю этот проект с той музыкой, которая играется регулярно, которую можно постоянно услышать в концертных залах. Оркестр радио «Орфей» тоже принимает участие в повседневной концертной деятельности. Например, мы играем балеты Петра Ильича Чайковского, музыку которого я обожаю. Мы их сыграли уже, наверное, больше сотни. И я рад играть их вновь и вновь, но чувства строительства при этом не возникает. Это нечто «текущее». А проект «Возрождаем наследие русских композиторов» — созидание.
— Бывает ли, что вам не нравится музыка, которую нужно исполнить и записать? Ведь большая часть этих композиторов — Николай Голованов, Александр Мосолов, Леонид Половинкин — это первая треть ХХ века. Совершенно определенное музыкальное направление.
— Многие музыканты уверяют, что им нравится всё и что они могут играть, петь, дирижировать всё что угодно, и всё это прекрасно… Но они немного лукавят. Думаю, у каждого музыканта что-то получается лучше. Я, например, тяготею и всегда тяготел к романтическому периоду, к XIX веку. И, конечно, некоторое внутреннее отторжение, когда началось соприкосновение с авангардом, с конструктивизмом, у меня было. Но потом пришло то ощущение, о котором я только что сказал: ощущение нового строительства и радости созидания.
Кстати, в нашем проекте эпохи разные, композиторы разные. У нас есть и Аренский, и Катуар из XIX века. Это настоящий романтический XIX век, который греет мою творческую душу, потому что я очень люблю русскую музыку этого периода. Эти композиторы стояли за спинами таких колоссов, как Чайковский и Римский-Корсаков. Поэтому тем более невероятно интересно посмотреть, что же и кто окружал всем известных гениев XIX столетия.
— Но ведь история не может сохранить имена всех писателей, всех композиторов, всех скульпторов. Может, если их имена исчезли (по разным причинам), значит, так и должно было произойти?
— Я много думал об этом. Довольно распространенное мнение, что если вот так сложилось, значит, история верно всё рассудила. Но когда мы стали копать в прямом смысле слова, когда раскопали эти, по большей части рукописные, артефакты, очистили их, перевели в читаемые для музыкантов ноты, записали, я понял, что очень многое из того, что мы записали, более чем достойно внимания наших современников.
— А как музыканты оркестра оценивают музыку проекта «Возрождаем наследие»?
— Порой мнения в оркестре полярно разделяются по поводу того, хорошее это произведение или плохое. Артисты спорят друг с другом, обсуждают. Мне очень интересно мнение музыкантов, и я с интересом его выслушиваю.
— Вы строгий руководитель?
— Строгий. Музыканты меня не боятся, но думаю, что немного всё же опасаются. Опасаются сделать что-то не так, чтобы не попасть на замечание. Поэтому стараются всё делать как можно лучше. Не всегда и не у всех это получается, но точно знаю, что пытаются и очень стараются. Например, сейчас, только в начале сезона, оркестр уже в прекрасной творческой форме.
Знаете, чем севернее расположен оркестр, тем он более организован. И люди более внимательны, точны и структурированы. И чем южнее, тем более оркестр расслаблен и порой разболтан. Это действительно так, у меня была возможность в этом неоднократно убедиться. Считаю, что музыкант должен находиться в музыкальном процессе даже в паузах, пусть он и замечательно знает музыку. Замешкайся он на сотую долю секунды, сыграй чуть неточно, и вся уникальная ткань музыкального произведения начинает деформироваться.
Я требую от музыкантов, чтобы они на репетиции играли, как на концерте и на записи. Требую самоотдачи от людей в любой момент, когда они находятся с инструментом в оркестре. На мой взгляд, не существует такого: сегодня мы с вами поиграем шаляй-валяй, а завтра включим некий внутренний рубильник и развернемся на полную. Хотя некоторые мои учителя говорили, что на репетиции нельзя играть в полную силу, что же тогда останется на концерте?
— Дирижер должен быть тираном?
— Пожалуй, больше да, чем нет. Этот формат диктует локация оркестра, страна; то, каков оркестр — студенческий или профессиональный; его уровень. Но и позиция руководителя в нем тоже немаловажный фактор.
— У вас ведь в этом году, как и у радио «Орфей», юбилей. «Орфею» — 30 лет, а вы уже 10 лет руководите его симфоническим оркестром.
— Да, но всего несколько лет назад я понял, что коллектив, которым я руковожу, — это действительно мой инструмент. Проходит достаточно много времени, прежде чем ты можешь это почувствовать. Сейчас он настроен так, как ты хочешь его слышать, и результат порой такой, какой ты хочешь видеть. Порой — потому что я очень критично отношусь к своей работе и к результату этой работы.
Переслушал на днях наши многие записи из того, что мы сделали в рамках проекта «Возрождаем наследие», и понял, что многое было сделано действительно здорово и по-настоящему. Хотя на записи очень сложно сохранить тот градус эмоций, который присутствует на живом концерте.
— Если включить несколько записей, узнаете свою?
— Да, узнаю. Но иногда путаю с записями… своих учителей. Правда, фамилии моих учителей таковы (Сергей Кондрашев — ученик Марка Эрмлера и Геннадия Рождественского. — «Культура»), что мне вполне заслуженно может быть приятна такая путаница. Мои профессора делали свои записи с лучшими оркестрами мира, в том числе с оркестром Большого театра, с оркестром театра «Ковент-Гарден». Я не расстраиваюсь, что оркестр радио «Орфей» звучит стилистически похоже, это значит, что наши совместные 10 лет прошли не зря.
— Сергей, у дирижеров есть суеверия? Есть музыка, которую вы ни при каких обстоятельствах не будете исполнять?
— Я думаю, что это никак не связано с профессией. Всё зависит от конкретного человека, от того, верит ли он в подобные вещи, примеряет их на себя или считает все эти моменты ересью. Я, пожалуй, отношусь к числу последних. При этом я не являюсь абсолютным материалистом. Вопросы, связанные с потусторонним миром, а этих вопросов в музыке и музыкальных сюжетах очень много, меня так же беспокоят и волнуют, как и большинство людей. Завершая ответ на этот вопрос, хотел бы сказать, что одно из любимых моих сочинений — «Пиковая дама» Чайковского.
— Вы мечтали стать симфоническим дирижером?
— Никакой романтической истории о четырехлетнем мальчике, который решил стать симфоническим дирижером, не будет. Изначально я учился на хорового дирижера, но года в 22 понял, что прекрасных миниатюр Калинникова и хоров Танеева мне будет в дальнейшей музыкальной жизни недостаточно. Я для себя понял, что если я останусь только хоровым дирижером, то огромного музыкального пласта, связанного с симфоническим оркестром, мне будет не хватать и мое дирижерское образование останется незавершенным.
— Ходите на концерты других дирижеров?
— Последние 15 лет хожу на концерты только лучших оркестров, преимущественно европейских и американских, поскольку считаю, что с окончанием определенной музыкальной эпохи, к которой принадлежали как раз мои учителя, мы в нашей музыкальной культуре многое потеряли. Поэтому отвечу так: на сегодняшний день я больше живу в мире записей, чем в мире живой музыки в концертном зале.
— Классическая музыка в принципе может быть для всех?
— Наверное, утопически прозвучало бы «Да, конечно, я хотел бы, чтобы она была для всех», но я понимаю, что никогда такого не было, нет и не будет. Возвращаясь к теме нашей беседы о проекте «Возрождаем наследие русских композиторов», — конечно же, и Мосолов, и Половинкин, и Аренский с Катуаром — не для всех. Наверное, и не должны быть для всех. Потому что люди разные, устремления жизненные у всех разные, образование у всех разное, желания у всех разные. Некоторые хотят остаться на той ступеньке, на которой они стоят сегодня и останутся, может быть, навсегда, а кто-то пойдет дальше. Я вовремя понял, что хочу идти дальше, и очень признателен тем людям, которые меня в этом поддержали.
— Какова высшая награда для дирижера?
— Никогда не думал об этом. Даже всякие почетные звания для меня ранее никогда ничего не значили, я к этому не стремился и об этом не думал. Только став уже заслуженным артистом и оглянувшись назад, я понял, что, видимо, уже что-то сделал в этой жизни, правда, совсем немногое из того, что бы мне хотелось. Но самым важным для меня было то, что один из моих артистов, от которых я никогда не слушаю лести, мне сказал: «Вы действительно заслужили!» И вот это стало самой дорогой наградой.
Фотографии предоставлены пресс-службой РГМЦ «Орфей».