14.08.2021
В начале этого года, не дожив трех дней до своего 86-летия, ушел от нас выдающийся русский поэт Василий Казанцев. Его тело предали земле на одном из подмосковных кладбищ. Грустно было видеть в тот морозный полдень, что проводить Василия Ивановича в последний путь пришли немногие. Но, с другой стороны, все они были людьми не случайными, теми, кто искренне любил его творчество. И над гробом у могилы вместо прощальных речей звучали стихи Казанцева. Вопреки всем трудностям отведенного ему времени он был счастливым человеком, и об этом лучше всего свидетельствуют его стихотворения. Вот, например, как писал он о себе, подростке военной поры:
Шел я вдоль почерневшего тракта.
Пробуждалась земля ото сна.
Пробивалась зеленая травка.
Где-то в далях гремела война.
И белел березняк на угоре
В ясном свете огня своего.
Было счастье огромно, как горе.
И, быть может, огромней его.
Родился он на севере Томской области, в маленькой деревне Таскино. Многодетную семью тянула на себе мать, поскольку отца невесть за что арестовали и расстреляли в 1937 году. По окончании семилетки перед пареньком встал вопрос: впрячься в крестьянскую лямку или продолжить учебу? В то время он уже увлекся русской классической поэзией и сам пробовал писать стихи. В подобных обстоятельствах у абсолютного большинства детей войны, к тому же деревенских, выбора практически не было. Благодаря матери Василий продолжил обучение — в ближайшем селе Подгорное, где была школа-десятилетка. Интересно, что говорившая на одном из северо-восточных русских диалектов мама будущего поэта до конца своей жизни не умела читать. Эта умная от природы, проницательная женщина даже в самые лютые богоборческие времена хранила в доме иконы, однако воспитывать детей в религиозном духе, по понятным причинам, не стремилась. Сам же Василий Казанцев с его исконно русским, христианским сознанием и таким же по сути своей творчеством верующим себя никогда не считал.
Незадолго до смерти Василий Иванович рассказывал, как он благодарен матери и сестрам, которые помогали ему в его молодые, полуголодные годы. Близкие люди поверили в него, предвидели то, что казалось почти невозможным в то время и в той среде: простой сельский паренек сможет не только получить высшее образование, но и стать писателем.
Повезло ему и со школьным учителем в Подгорном. Тот буквально влюбился в юношеские стихи ученика и отправил их в Томск, где они прозвучали по областному радио. Это для юного стихотворца было сродни чуду. Первая слава помогла Василию поступить в Томский госуниверситет.
Как вспоминал позже Казанцев, полной неожиданностью для него стало то, что один из преподавателей, принимавших у него вступительные экзамены, процитировал строки из его стихотворений. А вскоре он напишет о своей малой родине совершенно особенные строфы:
Облака в воде качая,
Размывая берега,
По тайге блуждает Чая,
Молчаливая река.
Почему же речка — Чая?
Потому что цвета чая.
В ней березовый настой,
И смородина, и верба,
Сама Родина, наверно,
Растворилась в речке той.
Я живу вдали от Чаи.
Пароход давно отчалил
От лесистых берегов.
Но со мною запах кедра,
Но со мною свежесть ветра,
Горький привкус ивняков.
Потому что я вначале
В дальнем детстве жил на Чае.
Потому что Чаей плыл.
Потому что Чаю пил.
Во время одной из литературных встреч в Томске его отметил маститый поэт Виктор Боков. И не просто выделил среди других, но и помог с публикацией в журнале «Юность». А также — с изданием дебютного сборника «В глазах моих небо» (1962), с него-то и началось вхождение Казанцева в большую литературу.
«Если бы я не заметил тебя, ты бы в Томске еще лет десять в начинающих писателях ходил, а значит, и издание твоей первой книги было бы отложено надолго», — так, по словам Василия Ивановича, однажды сказал ему без обиняков Виктор Федорович. На закате жизни, как и в молодости, Казанцев испытывал особенную благодарность к старшему товарищу за ту поддержку.
Подобных счастливых неслучайностей в жизни сибирского поэта было немало. Он вспоминал, как Александр Твардовский перед вынужденным уходом с поста главного редактора «Нового мира» пообещал опубликовать его стихи и обещание выполнил. Причем публикация шла в обход существовавшей на тот момент очереди из уже отобранных авторов.
И, конечно же, очень важной в его жизни стала встреча с критиком Вадимом Кожиновым, который не только ввел Казанцева в круг видных представителей «тихой лирики», но и дал самые высокие оценки сочинениям стихотворца, человека абсолютно не пробивного, напрочь лишенного способности договариваться с «нужными людьми». Трудно представить, как могла бы сложиться поэтическая судьба такого, как он, в наши дни, когда наличие большого таланта в среде литературных тусовок — скорее недостаток, нежели достоинство.
В начале XXI столетия его имя уже редко было на слуху. Да и сам он тому немало «способствовал»: все чаще отказывался от участия в жюри конкурсов, все реже бывал на литературных встречах. Как ни уговаривали его, он так и не согласился, чтобы организовали посвященный ему поэтический вечер в Реутове, где он жил в последние годы. Не сразу, но все же принял предложение поучаствовать во встрече, приуроченной к 90-летию Николая Тряпкина. Тем самым отдал дань памяти поэту-современнику, пусть не входившему в число самых близких ему людей, но безусловно талантливому.
Казанцев был человеком поразительной скромности и редкой принципиальности. К примеру, он счел себя не вправе подать заявку на премию имени Роберта Рождественского, поскольку не являлся ценителем его творчества. А ведь Василию Ивановичу практически пообещали, что он станет лауреатом, и премиальные деньги были бы для него отнюдь не лишними.
В последние десятилетия у него были очень сложные отношения с близкими (случилась и страшная трагедия), но прямых упоминаний об этом в его стихах не найти, он выстраивал свой особый поэтический мир, где бытовая сторона действительности почти не отражалась. Там — шум листвы, проблески лучей, переклички птиц…
В Доме творчества в Голицыне — здесь ему по семейным обстоятельствам пришлось прожить несколько лет — он не замечал убогой обстановки комнаты, однако радовался тому, что во дворе есть небольшой сквер, и оттуда прямо в окно тянутся ветви. Казанцев очень любил деревья, по своему мироощущению был близок к Николаю Гумилеву, когда-то заявившему:
Я знаю, что деревьям, а не нам,
Дано величье совершенной жизни,
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы — на чужбине, а они — в отчизне.
Объективно оценить последний период его творчества сегодня непросто (что называется, время не пришло). Кто-то утверждает, что под конец жизни он исписался и у него почти не было удачных стихов. С этим можно (и нужно) спорить. Скоро должна выйти 23-я, составленная самим поэтом книга, работу над которой он, едва различая буквы из-за плохого зрения, завершил в конце 2019 года. Это сборник избранных стихотворений, но вошли в него и те, что пока еще не публиковались. Многие из критиков творчества «позднего Казанцева», вероятно, изменят свое мнение.
Он — поэт счастья. В одном из самых известных его произведений, в «Балладе о детстве», где за светлыми образами русской природы проглядывает трудное послевоенное детство, когда картошка была единственной пищей на столе, да и той на всех недоставало, поэтический кристалл Казанцева открывает нам полноту бытия посреди такой, казалось бы, далекой от радости повседневности.
Хотя и грусть в его стихах, конечно же, сквозила — светлая, возвышенная, целительная…
Над росяным, с отливом воска,
Сияньем спеющих хлебов
Зари далекая полоска
Горит. Как первая любовь.
И так же чисто и крылато
Парит. Прозрачная насквозь.
И так же ясно, как когда-то,
Сулит. Все то, что не сбылось.
Для тех, кто его знал, Василий Казанцев был не только большим поэтом, но и удивительной личностью. До последних часов он сохранял ясный ум, стойко переносил ухудшение самочувствия, относясь к этому как к испытанию, которое нужно пережить достойно…
Материал опубликован в июньском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
Источник